Трава под его стопами увядала и покрывалась тёмно-фиолетовым налётом, но саирабаз не мог ничего с этим поделать. От тёплой струйки из его губы, шов на которой он вырвал вместе с мясом в отчаянной попытке поесть, чтобы выжить, тоже поднимался этот тёмно-фиолетовый зловещий колдовской дым. Гудящая в его крови магическая сила, которую он как никогда прежде ощущал теперь, и видел без шор с вязью их Писания напротив узких прорезей света, единственная поддерживала его, позволяла идти, идти, падать, подниматься, и снова идти.
Саирабаз не чувствовал себя свободным. На самом деле, ему было худо, как никогда, и надежда выбраться таяла с каждым часом.
Во время столкновения с Бен-Хазрат он сорвался с поводка, и все его собратья, дезертиры как он или же верные, лежали теперь мёртвыми, или жалели, что смерть не освободила их от мучений, а он полз прочь с побоища, побоявшись заснуть и проснуться без глаз, потому что вороньё очень скоро находило такие развалы мертвечины. Напоследок ему удалось вытянуть немало силы и крови из павших, но теперь он жалел, что вообще удалился от них. Возможно, следовало послушать очаровательный голос из-за грани, что зашептал в его уши сразу, стоило ему черпнуть силы больше, чем давало собственное ослабленное голодом и пренебрежением дизертировавшей вместе с недобитками их отряда бывшей Тамассран: принять помощь демона, устроить засаду, дождаться падальщиков и напасть на них самому, кормиться с тех, кто пожирает смерть. Возможно, ему следовало хотя бы внимательно обшарить все их припасы и найти способ снять с себя путы и целую пару обуви и одежду, в которой не было бы холодно спать без костра на земле.
Содранная и хлопьями висящая под ошейником и оковами на руках кожа без мытья и мазей раздражалась, горела и, кажется, начинала гноиться. Он шёл, не разбирая дороги, контуженный, с раскладывающейся от боли и избытка света для непривычных глаз головой, уже полдня, а казалось, что вечность. Погода менялась, и у него снова ломило в основании тонких и упрямо и несуразно растущих вверх, несмотря на две попытки подрезания в детстве, рогов. Он умрёт свободным, но только от Кун, от которого и так был свободен уже долгое время. Нет Арваарада, чтобы кормить его через соломинку кашами, помогать мыться, одеваться, со всеми делами тела, с которыми ему не доверяли увлекаться с малых лет, заострив внимание на удержании духа. Его живот до сих пор крутило от одного паука, которого он нашёл на паутине, пробираясь по влажному подлеску, чей шёлк неумело накрутил поверх натёртых запястий, чтобы унять боль и прекратить терять кровь и силы. Наконец, почувствовав под прохудившейся подошвой ботинка холодную влажную землю и увидев блеск чёрной воды за высокой травой, саирабаз упал на колени на зелёных кочках на пологом спуске, упёр кулаками в вязкий чёрный ил руки, чтобы не нырнуть и не подняться, лицом вниз, и начал пить гниловатую на вкус воду сквозь сшитые губы, скупо непроизвольно плача от касания холодной жидкости и грязи и горящих ран.
А ведь без Арваарада он мог бы снять эти цепи, они не так уж сильны, особенно с силой крови, ведь правда?
Напившись до тошноты, саирабаз впервые за годы рассматривал своё отражение. Едва различимое, совсем тёмное на фоне бело-свинцовых небес, и всё же. Что это за сгорбленная нездоровая особь со взглядом, блестящим безумно из тёмных-тёмных провалов глаз? Это то, что он заслужил, просто обладая магией? Кун говорит, что это так. Кун делал его беспомощным, бесполезным, просто чтобы у него не было не только соблазнов использовать запретную силу в неположенных целях, но и чтобы у него не было возможности потом за эти решения и себя постоять. Это он заключил для себя ещё несколько лет назад, но одно дело — перестать медитировать и думать о правильных вещах и согрешить много раз в уме, и другое — действительно покинуть путь своего народа. Покинуть тех, кто покинул свои обязанности перед ним, но побоялся снять путы, чтобы он тоже смог заботиться о себе самостоятельно. Неужели ему придётся отправиться следом за такими трусами?
Саирабаз выпрямился над водой и отполз тонущими во влажной земле коленями подальше на траву, пытаясь собраться и сосредоточиться. Ему нужно было освободить руки. Они были бесполезны, непривычны ни к какой работе, но свободные они, по крайней мере, могли брать вещи и меньше болеть. Он умел проклинать людей и косситов и надетую на них броню, отнимать силы так, что молодые особи, павшие в бою, после его касаний выглядели наполовину стариками. Сейчас, истекая кровью, что мешало ему заставить заговорённый металл проржаветь, истлеть и рассыпаться в прах, кроме узости его мыслей и слабости тела, которая только будет расти? Арваарад мёртв уже долгое время, и мертва Тамассран, которая перехватила за ним его поводья. Некому его наказать и поддержать сдерживающие чары.
Он сосредоточился на оковах, и, вскоре, по мере того, как кровь под ними начала дымиться, выделяя силу на пагубное колдовство, руки его задрожали и дыхание сбилось, превратилось в заходящееся фырчание. Если бы у саирабаза был открыт рот, он мог бы кричать от боли, но так она душила его изнутри, и только накаляла магию в зло жгущем его в ответ железе. Но потом оно спало, и жжение стало уходить, хотя разводы чёрной окалины на содранных до мяса руках всё ещё дымились. Крови больше не было, как и сил. Не веря, успокаивая дыхание, саирабаз коснулся костяшками до сих пор скрюченных от усилия пальцев воды, потом погрузил их полностью до предплечий, чтобы омыть ожоги. Поверхность воды рябила, и не только от прикосновения к ней. Саирабаз догадался, что, наверное, это пошёл дождь, приближение которого он чувствовал ещё накануне, когда они стояли лагерем у долгой широкой реки и строили планы углубиться в скалистые земли южан и обосноваться как можно дальше от долгих и беспощадных рук Кун, который не простит им слабости и потери веры, считавшихся безумием.
Крупные капли упали ему на лоб и быстро высохли, коснулись губ и век, но не принесли успокоения. Саирабаза повело, голова его оказалась внезапно пустой и одновременно очень тяжёлой, и он упал ничком, больше не боясь замёрзнуть во сне, или провалиться в Тень, или проснуться одержимым. Демоны говорили то же, что говорил Кун: что ты слабый, никчёмный, и что они хотят помочь. А он снял свои цепи и вскоре откроет рот.

Кунари очень уважительно относились к телесной гигиене, вопреки попыткам южных варваров обрисовать их грязными козлами или иными нечистоплотными копытными животными, даже заплывая нечистотами в своих хаотично и нездорово понастроенных городах. Саирабаз не знал хорошего мытья с самого момента, когда их разбили и Арваарад остался лежать мёртвым, пока остатки обезглавленного отряда бежали в лес, спасая свои жизни. Сначала не было времени ни у кого, они продолжали бежать неделю, потом времени не было на него, только холодные ручьи, холодные тряпки… но сейчас, лёжа в холодных ласковых объятьях неизвестно откуда поднявшейся воды (он не почувствовал дождь?), он ощущал, что ему почти тепло. Саднящие запястья замёрзли и даже ломоты в них не чувствовалось, они плавали свободно по бокам от длинного, худого и скрюченного туловища.
А потом прекрасная бессознательная дрёма, начавшаяся с того, что он потерял сознание от истощения сил и неосторожного движения не готовому поднимать голову так резко на хрустящей до боли шее, кончилась. Голос, говорящий на неизвестном языке, вырвал его в реальность.
Саирабаз рванул было сесть, но это не вода поднялась, это его тело порядком ушло в топкую землю, особенно ноги, и топь отказывалась теперь его отпускать. Были руки, свободные, но обессиленные и онемевшие руки, которые он вскинул перед собой, стоило ему увидеть у рыжемордой меч. А потом он завис: он не знал, что ему сделать с ней. В стычке всё было само собой, Тамассран стоило только отдать ему один приказ, а потом в ход пошла слепая ярость и жажда выжить. Но эта женщина не атаковала, хотя была готова накормить его железом, а он не знал, как лучше атаковать её, чтобы не спровоцировать и получить больше, а наверняка. И может ли он.
Он не знал! Он не знал, что ему делать, и момент для быстрого действия был потерян, а его замешательство — слишком очевидно.
Руки снова опустились, как и лицо со сшитыми губами и одним-единственным надорванные рубцом. Саирабаз вжал шею в плечи, ожидая казни, его тело — по бёдра в воде.

Чуждая речь была чуждой речью, очень отличной от кунлата, но всё же что-то саирабаз признавал. И кивнул, что кивнуть может. А вот на вторую часть… он задумчиво смотрел на рыжекожую особь, на знак на её груди, и смутно припоминал про то, как раньше южане сдерживали своих опасных, что это была стезя схожая и не похожая со стезёй арваарада, и крепко задумался, стоит ли ему ей лгать. Тевинтерских магов точно не было в его сегодняшнем меню ярости и мести, он не мог кивнуть. И не хотел отрицать, потому что рано или поздно она увидит, что может он, ведь она наверняка не отпустит его своей дорогой. Да и куда он уйдёт?
Так что он поступил умно и прикинулся неведающим. Слова — имена вещей, действий и действующих, если они не значат то, что значат, то ничто не имеет значения. Но Кун допускает лёгкий обман и сокрытие истины ради достижения целей Кун. Чем его жизнь хуже целей Кун? Саирабаз приложил ладони с чуть разведёнными пальцами к глазам, держа их так, точно они всё ещё были скованы, и потом развёл. Он был в маске, он видел совсем ничего. В принципе, это было совсем недалеко от истины.
Встать и идти в этот раз было сложнее, чем в прошлые. Несмотря на то, что косситы обладали толстой серой кожей, которую не так беспокоили раны и холод, как нежных южан, он порядком промёрз и давно не ел досыта. Слишком давно. Саирабаз был поставлен всем ветрам и ливню, с голыми руками и торсом, если не брать в расчёт цепи на груди, скрепляющие короткую безрукавку с воротом и юбку на поясе, из разрезов которой, по бокам, виднелись ещё штаны, а одежда его уже и так намокла, отяжелела, и мешала идти. Спотыкался он постоянно, и всё вжимал голову в плечи, опускал взгляд и держал руки перед собой, а спину настолько сгорбленной, что казался на полторы головы ниже, чем был. Но в итоге они добрались, и теперь оставалось только дрожать и теребить ошейник, под который натекла благодатно холодящая влага, но подложка которого давно уже прела и натирала, и теперь только с новой силой раздражала кожу. Ошейник надо было снять. Ошейник не удерживал его магию после смерти последнего блюстителя его пут, зато причинял физические мучения, но саирабаз замер, глядя на рыжекожую женщину, с настороженностью и недоверием, сгрузившись у самого входа на краю прохладной, но всё-таки сухости, и стены из дождя. Кто она и почему одна. Обычные особи не ходят в одиночку. Предатели и бандиты не ходят в одиночку. Опасные особи не ходят в одиночку. Усевшись на голую земню и камень и подобрав руки и ноги перед собой скорее как пёс или медведь, чем как разумное существо, саирабаз даже не думал снять мокрые ремни и тряпки, холодные цепи, не в последнюю очередь потому, что не знал, как, но попробовал спросить жестами, поочерёдно указывая то на неё, то наружу, то оттопыривая один палец с длинным чёрным когтем. Как изобразить слово «почему», как и любые другие не-слова, которые не указывали на вещь или действие, чтобы женщина поняла, он не знал, но этого должно было хватить. Его судьба от этого зависела едва ли, сопротивляться саирабаз в полную силу не мог, не рискнул бы, но ему было интересно. Происхождение вещей в норе тоже было интересно, но для этого ему и тех скупых понятных жестов, что были, не хватало. Он разглядывал ожоги и голое мясо на кистях и скрёб когтями ошейник, думая, чем бы их очистить и исцелить, пока там не поселились или не усугубились болезни.

Она не ответила. Саирабаз решил, что его либо не поняли, либо, скорее всего, решили не баловать знанием. Он же ничего толкового не сказал.
И он следил внимательно, стараясь вникнуть в смысл звучащих слов предметно. Не проваливаясь в пучину собственного дискомфорта воспринимать речь южан становилось проще, и даже не зная трети слов, он улавливал смысл и кивал, лишь чуть морщась от постреливающей в основании черепа и рогов боли.
Саирабаз приподнял руки и потрогал ворот изнутри, и снова поскрёб ошейник. Колдовать без чего — без этого она имела в виду? Зачем южной арваарад снимать с него путы он до конца не понимал. Ну, предположим, раны. А потом вспомнил: опасные особи южан почти всегда пользовались посохами.
Может быть, Арваарад не понимала, что он творит магию не благодаря оковам, а вопреки?
Что-то как будто шепнуло между ушей, позади саирабаза, он не разобрал, что, и нервно дёрнул уголками губ, растягивая скользящими слабыми пальцами держащий его одежды сбоку кожаный шнурок.
Не колдует — не обнажает клинка. Ясно. Он и не собирался показывать ей, что умеет, потому что южане не знали почти никогда, и все чары были его секретным оружием, даже сама их природа.
Покладисто кивать ему было привычно, какое счастье, что задние мысли беречь никто не мешал, молния не поражала лгунов, лицемеров и утративших Путь.
Узел затянулся и не поддавался, но уже поношенная и непростроченная кожа скоро лопнула, и он сначала стянул с себя бесполезный воротник, обнажая острые нетренированные плечи и самую сутулую спину из возможных, а затем и расцепил крючки и вязь пояса, на котором крепилась соединяющаяся с цепями юбка. С его плеч буквально как громада мира упала, и, не ведавший этого облегчения уже месяц, если не больше, саирабаз вздрогнул, когда холодные змеи скатились, больно стуча по его лопаткам, рёбрам и бёдрам, вниз, и грохнули оземь. Руки дрожали и пальцы едва гнулись, озябшие и неловкие, плечи болели, потому что обычно рук надолго он не поднимал, и тем более не занимал работой, чтобы не допустить осквернения неположенной магической уловкой в постижении самого малого ремесла. Когда слабые кисти с длинными костлявыми пальцами, грубыми и увенчанными длинными неподпиленными тёмными когтями, упали в первый раз, потому что не было сил держать их, саирабаз зафырчал от боли и стянул и так уже почти соскользнувшую паутину с открытых ран на запястьях, морщась, насколько ему это позволяли зашитый рот и неразвитая мимика.
Приняв плащ, саирабаз стянул с себя и висевшие низко на его узких бёдрах шаровары и скинул, потирая ногу о ногу, прохудившуюся обувь, после чего поспешно встал, оценивая предложенное одеяние и, заодно, впервые выпрямляясь в полный рост над рыжекожей женщиной: почти три головы, если считать с длинными ржаво-жёлтыми рогами, тонче обычных, но длинными. Плаща ему хватало вот ровно по бёдра, если накидывать на плечи и держать спину, от чего саирабаз отказался, снова садясь, чтобы не скрести рогами низкий потолок пещеры, и касаясь указательным пальцем сшитый синевато-серых губ, а потом показывая рукой нечто округлое. Его лицо опять горело, но в этот раз не от слепой кровавой ярости. Ливень всего на расстоянии вытянутой руки от него заходился с грохотом облаков. Штормовые ветра Пар Волена провозвещали силу Кун с каждой бурей зимой, шутили старшие из Бересаад, и потому и именно потому они атаковали в сезон бурь. Потому что воинам кунари прохладно и мокро, а нежношкурым южанам — кошмар.

Отредактировано Саар (23-09-2019 21:59:33)

Он был слишком занят тем, что трясущимися рукам растирал себя, чтобы прогнать холод, обернув узкий плащ, сухой изнутри, вокруг груди, и туловища, чтобы проследить, когда на её лицо пришло некое осознание. Предложенный нож скакал в пальцах и, хотя саирабаз опять кивнул, как заколдованный, он очень не хотел себе самому навредить, если его руки сорвутся, и лишь едва-едва перетирал не самым острым остриём ножа давно вросшие в кожу нити, просунув кончик между губ и их изо всех сил подобрав, со стороны надорванной и как-то зарубцевавшейся. Он знал, что будет больно, уже было, но избегал этого момента изо всех сил, как любое живое существо избегает страдания, если его не убедить, что за него воздаётся где-то когда-то ещё. Нож сорвался и молодой коссит не то икнул, не то так коротко заскулил от боли: кровавый росчерк проступил каплями на загрубевшей коже в правом уголке его рта. Инструмент же выскользнул из разжавшихся непроизвольно пальцев и те легли к порезу, проверяя, не глубок ли он. Под подушечками пальцев бился пойманный в непроизвольной реакции нерв, саирабаз также ощущал за этим ритмом собственный пульс, и текущую в его жилах силу, которую уже тронул сегодня, воспользовавшись советом назойливых шептунов. Женщина спросила его про кунари там. Его дела? А даже если его, что с того?
Боясь ковырять швы дальше ножом, когда они едва поддавались, рвали губы только больше, а руки так тряслись, маг ответил тем способом, которым мог донести свою мысль: сложил лодочками внахлёст на рот ладони, прикрыл глаза, подцепил когтями крайние нити, ощутил их в своей плоти, как ощутил оковы, сосредоточился. Передние стежки рассыпались в чёрный прах мгновенно, а вот жжение в ранках, всех, стало неприятным, и саирабаз прекратил. Со слабым «пфа» он сплюнул горечь с губ и попробовал поводить разомкнутыми челюстями, медленно поднимая глаза. Он должен был что-то ответить ей и подбирал слова, но не был уверен, что ему удадутся звуки. И прозвучавший голос прогрохотал в ушах саирабаза безобразным сухим скрежетом.
— Вода. Пить.
Может быть, это был не тот ответ, который хотела слышать южанка, но он протянул назад ей ставший ненужным нож, как это сделала она, держа его за холодное лезвие и глядя в глаза. С мазью на запястьях, но не соображая, как бы их забинтовать, и со всё так же болтающимся на шее ошейником, ключей от которого не было, наверное, даже у Арваарада, он просто поддерживал их дружелюбное перемирие на тех условиях, которые показала она и которые ему были хорошо знакомы. Кун считал переговоры с убранным, но недалеко, оружием, самыми эффективными. Любое рукопожатие, любая добрая воля весомее, когда оба видят во второй руке друг у друга меч.
Подышав какое-то время через открытый рот, поводив челюстями, попробовав выдуть щёки и подвигать губами, саирабаз, наконец-то, впервые попробовал спросить её о том, о чём она не сказала, сам. Правда, в этот раз он шелестел, почти не применяя голоса, который ему самому резал уши.
— Ты, — он специально жестикулировал с помощью пальцев и больших костлявых кистей рук, которые держал вместе, не то баюкая боль и согревая суставы, не то просто по привычке держать руки в замке и в задумчивости перебирать пальцами между ними. — Здесь — почему?
И он кивнул на ненастье снова.

Он знал, что эль есть, но никогда не пробовал. Теперь же южанский напиток коснулся него губ, и саирабаз с трудом преодолел первый рефлекс — его выплюнуть. Горький, щиплющий раны на его губах, ощущающийся забродившим и, значит, непригодным для питья. Они это пили постоянно, и дурели. Но так считали кунари, которым пьянство ставилось в один ряд из недостойных для верных грехов. На деле…  на деле, может, всё было не так уж плохо.
Вернув бурдюк и трогая пальцами плотно забинтованные руки, маг впервые покачал головой. Он не вполне понял сказанное, но слова про свою магию и что он умеет мог трактовать как ответ, на который ответом скорее будет нет. Что ему оставалось, если его руки не держали ножа? Конечно, он мог навредить себе и магией, но её, по крайней мере, он ощущал полноценно в своём теле. А предметы в руках ему давались плохо. Он загнал, шипя от боли и кривя зияющие следами от стежков внутри губы и обнажая мелкие острые сероватые зубы на тёмных дёснах, под ошейник немного мази.
— Городы — да. Они нападали. По Кун и когда тал-васгот. Верная беда.
Через каждые два-три слова приходилось брать дыхание и переставать смущаться своего смягчившегося, но всё же слишком резкого и громкого, прокатывающегося эхом по пещере, стоило увлечься, голоса. Коссит радовался возможности говорить, но ему не нравилось, как ломано и примитивно звучит его речь. Слушать рыжекожую женщину было лучше, но она не спешила с ним говорить, её сбивало с толку его молчание. Многие принимали безмолвных саирабазов за глупых. Кун учил относиться к ним снисходительно, как к детям с опасным бременем на плечах, и свободным от искушения следовало их поддерживать и поучать, чтобы никогда не забывали своё место. Покорные были только рады. А этот саирабаз три года скрипел зубами, затаив раздражение и гнев, и даже капли его не выдал сородичам, пока они не стали пренебрегать его жизнью, не имея больше никаких разумных причин держать его на цепи.
— Тевинтер. Шакалы, худшие из южан, — фыркнул коссит, передвинулись к краю льющего дождя и выставив руки под поток тяжёлых холодных капель. Он запил неприятный вкус после южанского питья.
Презирать имперцев у них было в крови, но его личная причина считать их недостойными крылась не в магократии неверных, но в том, что они тоже обожали навешать цепей на всё живое, что не попадало в их понимание хорошего члена общества. И он не питал иллюзий, что в государстве магов, будучи серокожим перебежчиком, даже с даром, мог преуспеть. Его бы использовали тоже. Кун, демоны, маги. Все. Эта арваарад проявила милосердие, не имея очевидных причин.
Ливень шёл на спад, ладони набиралась не так быстро, зато разбивающиеся оземь капли поднимались от чуть более тёплой почвы и камня и повисали молочным туманом, где дождь их уже не раздирал, как здесь, на входе в пещеру.
— Тебе надо помощь?

Возможно, ему следовало поменьше говорить. Горло горело от непривычной нагрузки, щёки болели, челюсти просили их наконец-то сомкнуть. И саирабаз отмахнулся, не стал объяснять, чем жили они, васготы, с момента провала своей святой миссии и потери веры. Ему казалось, это более чем очевидно, но ладно, раз уж нет. Его же руки будут чище.
— Язык определяет мышление, мышление полагает цели, цели составляют Кун, — пробормотал он на кунлате и неловко покривил губами. Их учили так, что они даже помыслить существование вне Кун не могли и считали бессмысленным, но, чем дальше от проговаривающих готовые истины сородичей, даже после потери веры, он оказывался, тем скорее видел узость этого самого Пути, и всех его премудростей и басен.
— Ты идёшь туда? Я маг, ты говоришь, я са-ар… — его голос сдался, не в силах мешать два сильно разных по выговору языка на вновь пересохшее и, как он начал ощущать, содранное горло. Южанка была права, сколько он разобрал из её речи. Саирабаз уже чувствовал себя нехорошо, и это нехорошо усиливалось, по мере того, как отступала эйфория от освобождения и первого в сознательной взрослой жизни разговора, совершенно нежданного, странного, неловкого, с чужачкой, но такого, что он даже постепенно забывал стеснение в языке и от собственного голоса. Это же так естественно, для разумных созданий, говорить. Да, слова имели больший вес, когда бывали редки, но как можно было, попробовав это раз, помыслить вообще о том, чтобы этот дар отобрать.
— Вы… кхм-кхм… тоже боитесь.
Коссит подёргал горлом и кивнул, взявшись сначала за шаровары, потом за свой пояс, продетый в юбку поверх, и, наконец, за ворот, от которого не отцепил ещё, как от пояса, цепи. Впихивать только отболевшие на натёртых пальцах мозоли в мокрые худые ботинки было на сладкое.
— Надо прятать, — кивнул на падающую, цепь за цепью, испещрённую письменами сталь. И продать, но он забыл слово деньги. Они всё ещё только привыкали к торговым отношениям вне общества кунари, и ему не давали денег, которые добывались в наименее успешных набегах (потому что тал-васгтов в первую очередь интересовали припасы, одежда и еда), даже в пальцах повертеть. Наконец, он предложил женщине назад её плащ, хоть ему и стоило держать в тепле хотя бы живот, где сплеталось всё тепло, энергия и внутренние силы тела, которые следовало беречь, замерзая, чтобы не обессилеть окончательно.

Несколько часов спустя, и его действительно шатало от слабости и усталости, а стражи хмуро смотрели на пришедших к обтекающим влагой и инеистым туманом вратам, мокрых и озябших, как уличные собаки, путников. Саирабаз спрятал свои всё ещё отмеченные следами стежков губы и ошейник в высокий ворот, и вообще зарылся носом в сылую кожу, думая, что его всё равно выдадут рога и серая кожа и одежда, которую он с трудом вновь на себе зашнуровал. Разговоры он оставил рыжекожей, стараясь только вслушаться в то, как она представляет себя и говорить с сородичами. Людей на улице было немного, смеркалось, и с севера веяло холодом с равнин, даже более немилосердно, чем от реки, что была с юга.
— Ты, назовись! — потребовал от него один из стражей, и коссит растерялся, не зная, как представиться, трогая горло и дёргая им, не находя голоса. На одной из стоп, из-за окончательно продравшейся подошвы, у него была холодная дыра и свеженатёртая мозоль, о которой он только и мог думать, мечтая об описанном Хаврен крове. И в этот раз именно к ней саирабаз обратился взглядом, ища если не помощи, то хоть какой-то поддержки и подсказки. В конце концов, именно она была его путём в город.

Итак, его зовут опасность из-за одного-единственного срыва ещё непривычного, неосвоенного голоса. Названный Саар стрекочуще рассмеялся этой дивной иронии. Угроза так угроза, ничего в нём не поменялось, кроме того, что он это теперь в кои-то веки был готов, один из немногих других обладателей проклятого дара его племени, это принять и сделать частью себя. Он кивнул ей, прикрыв глаза дольше, признавая имя и одновременно прокатывая в голове его оттиск, на вес, на звучание. Южан их имя не определяло, они оставались как имекари, многим оно не шло, иным шло настолько, что они делали своё имя своими поступками богаче и глубже и давали название целому роду. Интересная традиция. Хаврен, просто по звучанию слогов, придыханию и в целом, звучала спокойно и мудро. И, если верить коже на чуждом, но всё же различимом женском лице, она прожила достаточно, чтобы спокойствие, рассудительность и мудрость прижить. Зрелая особь, и отнюдь не горячная — горячная его бы зарубила уже несколько раз.

В городе саирабаз осматривался с интересом. Ему многое было в новинку без шор его обычной маски, а Хаврен торопилась в тепло и на встречу с кем-то. Саар кивнул, не желая открывать рот с больным горлом, и кивнул, а потом, кратко сказав:
— Мне б есть и воды, — жестами закрыл пальцами глаза, уши, рот, и отчеркнул двумя ладонями горизонтально вразлёт, мол, ничего не вижу, не слышу, молчу, как могила, и покривил губами. Он и Кун, и этого их Создателя на рогах вертел, но слуге чуждой веры об этом знать было не обязательно.
Даже очень сутулому косситу пришлось пригнуться, чтобы не чиркнуть рогами по низкой дверной раме, а дальше их сожрал смрад распаренных тел, кислой бродящей выпивки и рагу или чего там из всего подряд, в основном — потрохов и жил, наверное. Были у денежных отношений без добросовестности веры, объединяющей всех, недостатки, но саирабаз об этом знал из ангажированных источников, не первых уст. Всё так же прячась по нос в воротнике и стараясь не пересекаться ни с кем взглядом, как, кажется, Хаврен просила, он разглядывал небелёные потолки и скудное прокуренное чадом и пропаренное паром до сальности лоснящихся столов убранство едальной норы, и ждал… чего-то. Первым делом у них появился эль, и, хотя ему напиток в первый раз не слишком полюбился, Саар дал ему второй шанс. Эль горячил. Он разливал по щекам тёплую кровь и делал забавные вещи со зрением, особенно натощак, но он молчал и не пялился. Прежде, чем у них появилась еда, за их стол подсел южанин с чуть просоленной бородой и посмотрел на него в упор, и уже потом на женщину.
— Мне тут нашептали, что ты искала меня, а ты не одна. Как охота, Хаврен?
Что-то подсказывало по интонации мирно жующему косситу, что разговор будет если и дружеский, то хоть самую малость, а обидный. По его следу рыжекожая ушла, хотя искала других магов, его спасённая жизнь была её потерянным временем, и не просто так названный Саар саирабаз предложил ей помощь. Монетой кунари не пользуются, но понятие долга их — одно из важных, даже если касается Басалит-ан, даже если он больше не кунари, а просто не способный жить самостоятельно, её ножом надорвавший стежки на зашитом рту, который не покормить, тал-васгот.

Если бы названный южанкой Сааром саирабаз не знал вообще ничего о причинах, по которым она вышла из города одна и прошла по его следу мимо побоища на одной из дорог вдоль полноводной реки, размытых по зиме, он бы не понял ни смысла, ни контекста разговора. Но что-то он понимал. Речь шла о тевинтерских работорговцах, с которыми Хаврен спутала его. Он предложил ей помочь в охоте, но она решила иначе, потому что ей уже помогали. Логично, не правда ли?
Только Саар украдкой поднимал глаза каждый раз, когда ему хотелось, как животному, дёрнуть ушами и сбросить ощущение хорошо сваренной лапши, когда он слышал слова другого арваарада. Или, скорее, не слова, но то, как, когда, с какими паузами и каким неподвижно стекленеющим и закрывающимся взглядом он их произносил. Саирабаз не знал многого о невербальной и вербальной коммуникации южан, он и сам был неловок в словах и не знал, куда смотреть, так много его глаза в мире ещё не видели полноценно. Но он точно был хорошим слушателем и наблюдателем предыдущие десять лет, когда его губы были сшиты, а глаза покрывала маска с очень узкими прорезями. И теперь его тоже не покидало ощущение, что Хаврен если не лгут в глаза, то от неё точно что-то укрывают. Разговор заканчивался слишком удобно и быстро. Все заверения в том, что не о чем беспокоиться, были слишком в правильных местах.
Но, повинуясь просьбе не находить проблем, Саар притворился глухим и ничего толком не понимающим, лишь раз напоследок подняв глаза и посмотрев долго и внимательно, а не вскользь, на рыжемордого, когда он сказал:
— Но с кунари — ты одна. Ты осторожнее.
Саирабаз не перестал жевать суховатый хлеб. Не решился ни поправлять, ни просто вступать в контакт с рыжемордым, только подёргав влажный ворот.
— Я буду держать тебя в курсе. До ночи ещё несколько часов, отряд должен вернуться. Вы обживайтесь.
Разговор закончился быстро, Саар даже не успел в себя залить трети кислого напитка, и долго ещё поглядывал на женщину, молча жуя, пусть даже больше был не обязан сдерживаться и сидеть тише и ниже, чем физически, казалось, был способен. Он периодически дёргал горлом, пусть даже холод и голод отступали, скверное ощущение в нём — усилилось. Наконец, даже банные радости разлучили их, пусть и ненадолго, а когда настал момент единения, в окнах синел глубокий вечер.
— Хаврен, — заговорил саирабаз, стоило им оказаться в комнате двоим без важной рутины и отвлекающих рыжекожих. Две кровати, на которых, даже сдвинь их, даже тощий и невысокий коссит никогда бы не влез, не сгибаясь. — Тот человек. Он не говорил всю правду.
Это было невовремя, и всё же, закутанный в один отрез ткани и всё равно из него отчаянно торчащий маг не нашёл лучшего времени. Пока новости и разочарование совсем не отгорели, и затем не стали ненужны.

— Даже кунари врать кунари, — глотая слово «может» и говоря очень тихо и неразборчиво, чтобы не напрягать связки, ответил Саар. Причин было неизбывное множество, но, в отсутствие денег, которые любое добро превращали в гибкий и жидкий, как вода в реке, поток блага, в основном то была ревность, страх и неприязнь.
— О чём-то, что вы говорили. Я не хорошо разбирал слова. Но его глаза. Лицо, — саирабаз провёл широкой ладонью с длинными костистыми пальцами перед лицом, изображая пелену или маску на нём. — Неумелый лгун прячется за маской себя, но его взгляд… мёртв. Нет. Стоит.
Наконец, он сдался и занялся тем, что обнюхал свои разношенные ботинки, посмотрел на выросшие роговые тёмные когтищи на ногах, которые продрали обувь изнутри и привели к хлюпающим подошвам, и поморщился. Одежда, которую ему дала южанка, оказалась коротковата, но в плечах даже свободна — учитывая, как сутуло, плечи вперёд, как сложенные крылья грифа, сидел коссит. Он был длинным, но худым, а его ноги были и того тоньше и длиннее, хотя мускулы на них были высечены более явно, чем кости под худобой выше. Он встал, скидывая последнее жёсткое полотенце с бёдер, потрогал тонкие завязки штанов, повёл плечами, морщась от боли в плечах и загривке, и кивнул. Слова «пойдёт» он не знал, или не помнил, а «хорошо» было бы слишком щедро.
— Спасибо.
Саирабаз снова посмотрел на свои сваленные влажной и каким-то чудом пока не зловонной кучей вещи, подумал об их ценности. О своей ценности. О ценности денег. О том, как всё сообщалось друг с другом, и сколько стоили похищенные южане, которых, кажется, и искала с тевинтерскими следами Хаврен. Его всё ещё неуверенные и иногда трясущиеся с самым небольшим грузом руки сложили верхний слой одежды у изножия кровати, и он сначала сел, а потом лёг на неё, поднимая ноги аккуратно над ней. Спина снова болела, но мягкая постель, которой саирабаз не помнил толком, обещала совершенно волшебные сны, без холода, без тяжёлого пробуждения от предрассветных холодов с судорогами, крутящими ноги и плечи.
Даже его рога не цеплялись за подушку, но он скрутил её в крутой валик под шею.
— Чего ты ждёшь? Хочешь в погоню? Спи.
Его веки слипались и, стоило ему прилечь, ум поплыл. Если бы не купание в луже и под холодным дождём, если бы не свобода от испытывающего его взгляда отступницы, но всё ещё жрицы по складу ума и предубеждениям, саирабаза бы ещё хватило на медитацию, но он не боялся демонов и разомлел от тепла? еды и воды. Правда, вместо воды он пил эль, но, кроме приятного жара и лени, ничего больше от него не чувствовал.

Забвение приходило тем тяжелей, чем меньше измотаны были душа и тело, и даже тогда Саар проваливался в странный мир грёз, которым его пугали с малолетства, зашив рот, не позволяя рассказать, что он видел и как на самом деле.
Тень была странной, но редко его прямо-таки пугала. Он был чужаком в чуждом мире, и изучал его с осторожностью и любопытством гостя. Простая вежливость и неучастие окупались сторицей. А, может, как говорила одна из блудливых демонических шлюх, к него по жилам текла холодная вода и перегоняло её жёсткое сердце. Отвергать демонов было несложно. Сначала помогали Кун и внимательное изучение себя в медитациях. Потом помогала пустошь, оставленная Кун и не спешившая зарастать какой-то новой идеей, кроме идеи, что решать для себя дозволенное и нет он будет только сам. Это «сам», ключевое, демоны не могли предложить ему, он легко распознавал подмену понятий, ложь и манипуляции.
Но сегодня они как взбесились. Их было много. Они нашли освободившегося от пут и ошейника саирабаза скоро, когда он блуждал в очень чёрном лесу, постоянно натыкаясь на одно и то же место. Побоище. И тени следовали за ним и шептали ему вслед неразборчиво тайны, усмешки и советы наперебой. Но он продолжал удерживать вокруг себя тот смерч, который получился в момент высвобождения от чар оков, и они не приближались. Сколько их было там, за краем смерча?
Шорох тяжёлых ремней и лёгких юбок позади заставил его остановиться и попытаться выпрямить сутулую спину, не в первый раз. Это был слишком хорошо знакомый ему в последние месяцы звук. И потом раздался не менее знакомый голос Той, что говорит.
— Сколько кругов ты ещё повторишь, прежде чем поймёшь, что не знаешь дороги?
Говорила.
Она была мертва, должна быть мертва. Пусть даже он не мог увидеть точно, погибла ли она, ему было сложно видеть сквозь прорези маски, которую он не сразу стащил со своих глаз, но ему хотелось так думать. Потому что трусливая жрица-отступница была главной причиной, почему его не освобождали все эти месяца, продолжая таскать с собой и при этом оглядываться по привычке на голос потерявшей любое значение системы за советом и мнимой мудростью.
— Столько, сколько понадобится. Чтобы найти выход.
Саирабаз всё же повернулся, и встретился со жрицей лицом к лицу — и она была куда ближе, чем ему казалась. И тянула руки к его лицу. Тут бы сорваться и отпихнуть, но каждый мускул в теле внезапно отказался эти сигналы понимать.
— Выхода нет, — она всегда была такой, и, не измазанная чёрной грязью и тёмно-бурыми разводами несвежей крови являла собой присыпанные сахарной пудрой изысканные лакомства с неизменным сюрпризом, так хорошо она умела и себя подать, и говорить. А что говорить о чарах, которые она несколько раз использовала на южан, чтобы выпутать их банду из беды. Жаль только Саар от этих соблазнительных манер испытывал совсем не тот жар в крови. И он поднимался вновь, теперь, когда его руки были свободны, но не двигались, опять из-за неё.
— Ты убил всех, кто ещё как-то тебя понимал, — немного шершавый палец с длинным белым ногтем провёл по его сухим губам, задел порез, ранку, которую жгло, стоило потревожить корку, и Саар рванул головой в сторону, обнажая дёсны в недобром оскале.
— Ты не Тамассран, но тебя я замучить и убить хочу даже больше.
Самые тёмные его мысли, кошмар об его исполнившихся мечтах, которые поддерживали его ощущение безнадёжности в последние месяцы, заставляли саирабаза злиться, а ему нельзя было злиться, его магия выходила из-под всякого контроля от страха и злобы. Другие убитые стали подниматься вокруг него. Нет, это были жители Тени, — он напоминал себе, но всё равно боялся возмездия, даже за вполне заслуженную с его точки зрения подлость, стоившую всем жизни, кроме него.
— Почему бы тебе не убить нас всех снова, и опять заблудиться? Тебе нужны поводырь, даже если твои цепи сняты, ты не умеешь жить по-другому.
— Демоны, — низко пророкотал саирабаз, поднимая руки. Он хотел заставить их рассыпаться в прах, у него уже вышло это с меньшими предметами. Но просторы сна не подчинялись тем правилам мироздания, как которым он привык, он одновременно чувствовал грохот безудержного потока внутри и не мог к нему воззвать, никак, кроме рассечённой губы.
Над опушкой зазвенел пустой, звонкий и гулкий, как колокольца, смех. Восставшие наступали на него.
— Верно. А ты маленький сбитый с толку своей свободой кунари, обладатель огромной силы, которой совсем не умеешь управлять.
Крепкая и сухая, как ствол дерева, рука в чёрном витааре захватила его сзади, и он запаниковал, мгновенно узнавая мёртвого.
— Ты даже не знаешь, как…

Саар рванулся с постели в выстывший ночью воздух и тяжело задышал. Ртом. Боль прострелила сквозь спину в основание черепа, но это только помогло скорее проснуться. Он ничего не видел и продолжал слышать шёпот, теперь надёжно удалённый, хоть и навязчивый, вторящий грохоту крови в висках, но, постепенно, успокаивался. Выложенные на светлое одеяло тёмные руки были сжаты в кулаки так, что давно не стриженные, загнувшиеся и ороговевшие процарапывали кожу. Челюсти тоже болели, кажется, он попытался сожрать собственные губы, но, несмотря заострённость, зубы и укус у него были слишком слабые. Но вкус железа на губах всё же был. Нужно было меньше корчить рожи.
Коссит закрыл глаза и помассировал острый край черепа, от виска до основания рогов, а потом вытащил ноги из-под одеяла и встал.
Рядом неровно дышала во сне южанка. Саирабаз мигом вспомнил, где он, с кем он. Что смерть под дождём осталась позади, а не впереди.
Он сначала подошёл к женщине, вспоминая, как её зовут, и посмотрел на её хмурое во сне лицо, а потом опустился на корточки, чтобы не склоняться над слишком низкой для его роста кроватью, и тронул её за плечо.
— Арва… Хаврен. Встань.
Сообразив, что не хочет её пугать, и уже увидев блеск металла её оружия в темноте совсем рядом, Саар убрал руку и отстранился, лишь немного опираясь пальцами о край коечной деревянной рамы.
— Как ваши саирабаз борется с демонами?

Саар промедлил, оглянувшись на глубокий ненастный сумрак за мутным окном, и ответил уже очевидное:
— Нет.
Недолгий рассказ Хаврен ответил ровно на ноль его вопросов, он сел, скрестив ноги и подложив под зад на стёртый сотнями ног пол свою всё ещё сырую старую одежду и попробовал выпрямить спину о грубую раму. Ещё до того, как он слегка вдавился в неё лопатками, ему стало крайне некомфортно. Так что он стал глухо похрустывать суставами пальцев, вытягивая, один за одним, каждый из болезненного ступора.
— Да. Закрывают глаза, рот и… — он забыл слово «сковывают» и просто кивнул на свои руки. Демонам мало дела до такого же недвижимого пленника тьмы, но только теперь он понял, как ему везло, даже такой высокой ценой спасения. — Всю жизнь ты должен бояться.
Не говоря уже о самобичевании и бесконечном покаянии за простой факт своего рождения собой. Этот саирабаз был неправильным и просто трусил,
— Не учат, боятся. В любой момент арваарад может убить, — это убивало, но именно когда ему было, чем поделиться, язык Саара начинал заплетаться и глотать слова. — Направляет как вещь. Вещь не действует без руки, вещь не чувствует, вещь не нужна демонам.
Он прекратил свои сбивчивые разъяснения, уперев глаза в руки, и поднял их на Хаврен.
Вот это была ложь, но пленнику собственной плоти обитатели Тени имели мало применений. Ты освобождаешь кунари-мага и просто смотришь, как он умирает, не отбежав и на два шага. Конечно, это тоже было неправдой. Сколько ренегатов они встретили на юге — это стыд, молчаливый, мнимо несуществующий стыд Кун. Но панацеи, похоже, не было ни у кого. Маги рождались, демоны охотились за их разумом всегда, тем больше, чем больше были сила и возможности мага, и Саар уже предполагал единственный выход, кроме постоянного утомительного противостояния мучителям во сне, когда отдых и спокойствие были ему как никогда необходимы. Лечь в грязь и позволить убить себя. Не выход, словом.
— Мне не было сложно раньше.
И до того, и когда он начал терять веру, саирабаз всегда превыше всего ценил самость. Не слушать шёпот, иногда приходивший к нему, когда его арваарад, вместо того, чтобы приговорить к смерти, просто менял проеденные бесконтрольной магией оковы, было несложно. Раз, лишь раз он послушал совет и попробовал взять больше силы из собственной крови и жизней окружающих, и теперь его преследовал радостный хор ждущий, когда же он оступится. Это раздражало.
— Теперь их больше, громче. Мешают спать. Провоцируют, когда их отрицаю.

[indent] — И долгую палку?
[indent] Это было самое близкое к иронии или шутке, что Саар когда-либо говорил. Сразу следом за коротким рассказом о кунари и магах, который был суть чистая правда, он в него ни одного личного ощущения не вложил. Даже если бы знал, как — тоже вряд ли обставил трагедией. Просто мир был таков. И южане колдуют иначе, этого нельзя забывать, если он вообще чему-то способен у них научиться, помимо удовольствия речи, которым пока не мог насытиться, несмотря на вновь обретённую застенчивость.
[indent] Он бы спросил Хаврен о множестве вещей, если бы точно знал некоторые как будто отсутствующие в его тяжело ворочающихся мыслях слова, и если бы не опасался навязываться и так взявшей на себя заботу быть доброй к нему южанке.
[indent] — Не знаю, что это слово значит.
[indent] Не потому, что никогда не слышал слова на торговом, но потому, что знал перевод на кунлате и через него лишь понимал.
[indent] Оставшиеся бледные сумеречные часы до рассвета им не суждено было спать. Пока женщина пила, молчаливый и задумчивый саирабаз наматывал и разматывал вынутые его неловкими, едва способными к работе пальцами из ремней и ткани цепи вокруг своих рук. Разглядывал, слушал, грел в ладонях выщербленный бесполезными письменами и кое-где поеденные ржавчиной сегменты. Отсутствие веса на руках было непривычно, но тем заметнее был его возврат.
[indent] А цепи могли быть оружием. Могли ли они проводить магию, когда сдерживаемый держался за внешний их контур? Возможно, стоило спросить, если он сможет объяснить, о чём думает, на чужом языке. Он с трудом получил вместо эля травяной отвар, по которому снова страдало его горло ещё с вечера, и задумчиво выедал со дна листья пряной травы, вынимая за уцелевший черенок и украдкой кладя в рот.
[indent] Вскоре на пороге, входя вместе с туманом и свежестью, возник человек с нашивкой такой же, что изображал нагрудник Хаврен, и Саар тронул её за локоть, не боясь быть опережённым её собственными глазами.
[indent] — Альбер просил передать. Отряд вернулся в ночи, — молодой храмовник опустил взгляд, а Саар только внимательнее на него смотрел, дёргая уголком губ, спрятанным в подоткнутой под щёку ладони, выжидая. Тот заметил его интерес, и выплюнул свою главную весть, надеясь, видимо, задать собственный вопрос поскорее. — Один.
[indent] Они не догнали тевинтерцев, даже в дождливый день, даже с добычей в цепях? Отчего-то коссит опять ощутил то самое, горчащее и ироничное изумление, как это он ожидал наперёд. Как будто никому толком не было интересно спасти других людей, может, эльфов от пут во враждебной стране. Кунари хотя бы внешне сохраняли признаки братства, если были разобщены.
[indent] — Вы видели этих тевин-тер-цев? — спросил, проговаривая по слогам, маг, и тут же сунул нос в и так пустую кружку с отваром, дёргая горлом, делая вид, что пьёт и лечится, а вовсе не выясняет, не пошли ли южане вчера изображать бурную деятельность намеренно, пока цепи с рабами утекли, может, в вовсе иную сторону. Если были вообще, эти следы, в сторону развезённой сыростью пустоши к северу, о предельном паскудстве коей даже он, вчера ещё немой и вполовину не столь чуткий к их речи чужестранный захватчик, прекрасно знал.

Отредактировано Саар (13-10-2019 23:56:32)

[indent] Возможно, он был глупым, может, она говорила слишком быстро и много, а, может, у него был лёгкий жар. В любом случае, Саар понял примерно половину сказанного, но понял, что говорить этого Хаврен, когда её глаза покрылись коркой задумчивости, не стоит. И просто кивнул. Он бы и дальше всё утро грел холодные руки о пылающие щёки, но Хаврен подцепила его слепую провокацию, когда ему так хотелось кого-нибудь достать, и действительно заставила южанина занервничать.
[indent] — Сэр Шалто. Идём, — кивнул саирабаз и встал. Его снам уже было поздно возвращаться, и он не был уверен, что его не нагонит ночной кошмар. Но он был одет легко, слишком легко, всё ещё носил едва просохший плащ Хаврен, которой тот мог понадобиться, и потому посмотрел на человека. Посмотрел очень внимательно, кивнув на его плечо.
[indent] — Дай плащ.
[indent] Ощущение власти над чьим-то сознанием было совершенно новым для Саара. Он даже не сразу его осознал, и только запоздало, после того, как храмовник посмотрел на него как-то ошарашенно и затравленно, а он отдавал просто плащ своей добродетельнице, после того, как получил взамен новый, после того, как обнаружил, что и этот, даже длинный, ему даже не по колени, в дверях, готовясь выйти из парящего постоялого двора в двор студёный и сырой, допёр. Он выше несчастного на полголовы без рогов и не выпрямляя спину, а ещё он кунари, опасно и чуждо выглядящий чужеземец. Если собратья все смотрели на него, как на червя, взрывоопасного в лучшем случае и достойного жалости и пренебрежения — в любом другом, то в мире рыжекожих он был гигантом и опасным чуждым чудовищем. И это можно было использовать, даже ощущая внутри только смятение и желание забиться в угол и спать.
[indent] Шли молча, город ещё спал, только редкие прохожие в свежую морось шли по делам, чаще налегке, чем пытаясь подтолкнуть тачки, и Саар не нарушал просветлённой задумчивости момента, только глядя на профиль женщины, которая знала и гнала цель как хорошо натасканная ищейка, чьи нюх и инстинкты верны, пусть даже с несвежим и суровым лицом она выглядела как один из населённых в его снах демонами трупов, чем живой, зловещей и мстительной оболочкой.
[indent] Архитектура городов иноверцев была для него не меньшей загадкой, планировка улиц, узкие и захламлённые переулки и слипающиеся на уровне второго этажа дома казались опасными и для пешехода, и из соображений, что будет, если хоть с какого-то угла большого квартала разжечь огня. Но потом они подошли к похожим на фортификации постройкам и строгой каменной коробке с деревянными рамами, и вошли внутрь, как только дозорные признали в гостье по знакам отличия достойную исключений, и почти без препирательств позволили пройти. Ему было достаточно, словив глаза на своих губах, молча беззаботно кивнуть на Хаврен, мол, на ней все решения, ничего не знает.
[indent] В казарме пахло не засаленной, а свежей и смолистой древесиной. Не важно, на какие деньги, раз уж храмовники стали после роспуска Кругов ненужны и остались по факту наёмниками с репутацией дисциплинированной и где-то убеждённой ещё в чём-то сети, о чём, конечно же, Саар не знал, а здесь на ремонт водились деньги.
[indent] Лучины и свечи все были приглушены настолько, чтобы лишь намечать путь, нижний этаж, все кабинеты, тренировочные залы, спуск в арсенал — всё наполняло молчание, только сверху слышался чей-то особо оглушительный храп и из прилегающих конюшен доносилось из приоткрытой боковой двери в конце коридора фырчание лошади, утренняя свежесть и запах сена. Если не знать, куда идти, саирабаз долго бы понимал логику таких жилищ, хотя бараки и подобные муравейники были ему куда понятнее, чем собственные гнёзда, ненужная, странная, развращающая роскошь, которую превыше многого ценили на юге. Но Хаврен знала, где квартира капитана, и они, пройдя через первый этаж и пройдясь по внешней лестнице по совсем уже светлой улице, постучали в пахнущее паром, воском и чернилами небольшое жилище. Им открыл средних лет очень короткостриженный мужчина в чём-то, что Саар не мог понять: не то домашняя туника, не то форменное, но не боевое платье, и сиплым голосом сначала на них ругался, ещё не открыв дверь и не разглядев в полные исказающих пузыриков стёкла окна, а потом вежливо поправился:
[indent] — Я же просил не беспокоить меня до утренней перекли… о! — человек скрутил в пальцах какую-то записку и спрятал в левой ладони, которую опер где-то за косяком двери, пока с любопытством выглянул в щель на ранних визитёров. — Чем могу помочь?