Счастье мое, почему ты грустишь,
Прячешь лицо и молчишь, и молчишь?

жениться не обязательно

Мишель, честно говоря, не помнил, чтоб ему когда-нибудь было хуже, чем сейчас - пусть он туго перетянул рану, а сердобольная девица наболтала ему какое-то зелье из его же аптечки, шевалье клонило в тот сон, вернуться из которого удается не всем: перед глазами его плыли тёмные круги, а обстановка, и так достаточно убогая, то расплывалась в неясные пятна, то собиралась обратно в какие-то невероятно чёткие линии.
Девицы нигде не было, и это радовало - де Шевин совершенно не в силах был отслеживать ее перемещения и то, соблюдает ли внезапно проникнувшаяся его полодением дева достопочтенную дистанцию. Некоторые элементы одежды ее намекали на то, что барышня из тех, жениться на ком не обязательно, но Мишелю сейчас хватало и своих переживаний, чтобы задумываться ещё и об этом.

Он не привык, чтоб ему было так отвратительно.
На самом деле, это прослеживалось во всём, он просто не привык к тому, чтобы жить сам. Никогда, стоило признаться, не занимался такой ерундой.
Не привык к дряному доспеху, едва сбалансированному мечу и плохо выезженной лошади, не привык к тому, чтобы выбирать, поесть или купить лекарства, не привык к...
Шевалье оборвал свои мысли достаточно жёстко: дело было вовсе не в том, что он к чему-то из этого не привык, оно просто случилось с ним впервые и притворяться, будто всё дело только в отсутствии привычки было глупо.
Да, он когда-то отвечал своею жизнью за Её, но его конь, меч и доспех всегда были лучшими. Из возможных.
Теперь же оказывалось, что твёрдой руки, верного глаза, десятилетия опыта недостаточно, что нужно обладать странными знаниями о том, как скомпенсировать не лучшее оружие, не лучшего коня и не то что не лучшего, вообще никакого, лекаря.
Когда-то в юности, во времена давнего турнира он, вероятно, помнил об этом, а потом изнежился и забыл. Последствия же были на лицо и цвет кожи шевалье был необыкновенно благородного, синевато-серого цвета, с которым художники обычно рисуют уже почивших, но весьма родовитых предков заказчика.

Разница была разительной настолько, что шевалье почти что готов был сдаться и дать дуба. Впрочем нет, дать дуба могли лишь какие-нибудь необразованные ферелденские селяне, а он, Мишель де Шевин, всё ещё был орлесианцем, шевалье в конце концов. В его обязанности, вероятно, входило все ещё и обязательство дать вовсе не дуба, а какого-нибудь тиса с его утончёнными серебристыми листочками и статным стволом.

О чём только не будешь думать в придорожном трактире ради того, чтобы не позволить себе закрыть глаз и уснуть, - успел подумать Мишель и сомкнул глаза.

Отредактировано Мишель де Шевин (11-05-2020 17:20:00)