[indent] На пятый день с пленения саирабаз перестал считать время, и с тех пор, казалось, прошла вечность. Луна сделалась месяцем, острым, как лезвие когтя-ножа агентов или разведчиков авангарда, потом превратилась ещё раз, и вот уже снова острела над решётками и шпилями вражеской столицы. А наутро их выгнали из загона и погнали по подворотням на рынок в первый раз.
[indent] Их протащили сначала по продуваемым всеми ветрами пустошам, потом по каменистым и травянистым равнинам, лесам, городам, иногда сторговывая часть товара. Рабы находились в клетках, по десятку-два в каждой, небрежно прикрытой от дождей и сквозняка протекающими и дырявыми пологами. Их было примерно на треть больше, чем повозок с клетями, поэтому работорговцы иногда меняли состав сидящего друг у друга на головах мяса, заставляя самых здоровых и более-менее одетых и обутых проминаться на ногах, пока «отдыхали» другие.
[indent] В караване работорговцев было ни единого иного серокожего, всё эльфы и люди. Иногда они пытались поговорить с неудобно большим кунари, просили его потесниться, пытались узнать у него, как он попался, почему был так ранен, но он им не отвечал, и не реагировал никак иначе, кроме попыток его подвинуть или пнуть - иногда довольно резко, иногда просто отстраняясь. Работорговцы слышали, видели, и гоготали, в основном на своём, но иногда на торговом, объясняя рабам, что это бесполезно. Он не хотел с ними говорить, но не потому, почему считали шакалы. Саар не считал всех южан одинаковыми отбросами, просто не видел смысла делиться ничем с теми, кому его слова не помогут, как и ему - их сострадание. Мудрость давних лет гласила, что все одиноки в своём несчастье, даже если стенает хор голосов вместе. И он отстранялся, чтобы не ощущать трепетное смирение и горечь от своей судьбы, неясной и пасмурной, как зимние небеса. Они уходили из земель снега в земли штормов и пронзительных ветров.
[indent] Теперь, когда его дёрнули за цепи вперёд идущие, поднимая на помост перед собравшимися покупателями, посланцами извращённой южанской знати или же личными свитами и группами магов побогаче и нет, он просто задавался вопросом, почему так просто отказался бороться. Хорошо, первые дни, до того, как его раны на плече и предплечье нехотя решили исцелить, тевинтерцы использовали на нём магию крови. Отбивали само желание бороться за свободу, угрожая жизни. Но он и так не боролся. Стоило ему попасть в цепи - шансов было снова очень мало. Даже если ему не зашили рот и не надели мешок на голову. А боли и мучений ему доставало и так. По крайней мере, не будучи прижатым к начинающим дурно пахнуть в пути другим пленникам, имея возможность встать над ними, и при этом не нагребать влажного каменистого песка с дорог во вновь прорвавшиеся сапоги, он мог дышать. Живот болел, в глазах мерцало вспышками от худого сна и ещё худшей еды, чёрствых и твёрдых, как камень, сухарей, которые он не мог ни рассосать, потому что его мучила сухость и жажда, а воды не доставало, ни размочить, и в итоге бросал на радость голодным остроухим козявкам, которые боялись его до дрожи поначалу, а потом начали воспринимать как тёплую и защищающую их со стороны от ветра мебель, чей неплохой плащ был просто немного в крови, а странные кунарийские тряпки пропитались очень чуждо пахнущим потом. В городах их кормили какой-то похлёбкой, но ему от неё сделалось только хуже, чем от привычной воды.
[indent] Тёмные глаза смотрели лениво и сквозь заинтересованные и скучающие лица южан, пока ведущий торги голосистый хозяин загона, которому скинули за несколько плотных сум денег товар караванщики, объявлял товар. Перечислял, наверное, качества, нахваливал. Саирабаз мог бы пытаться разобрать слова, но, как и мир в глазах, любой смысл их от него всё равно сейчас ускользал. Он стоял совершенно спокойный и безразличный, в который раз за тяжёлое путешествие ощущая ломоту в плечах и спине от лишь на два дня сброшенных оков и ходящие с этой болью эхом мысли о своём пути и ценности жизни. В добросовестность людей он, нехотя, но верил, но в сердце заклятого врага? Нет. Тевинтер был всем, чего в магии опасались и ненавидели и кунари, и любые другие южане.
[indent] План созрел давно, едва его мысли прояснились, а холод, голод и существование на воде перестали терзать слишком сильно. Поскольку из десяти лет в цепях три года после потери веры перед побегом были для него вечным испытанием силы воли, спокойствия, благоразумия, которое он прошёл одной лишь надеждой, но очередной раз такой же срок, а, может, всю жизнь, в ожидании он проводить был не готов, он пришёл к единственному решению. Он представлял, как он попытается прожечь упорным колдовством изнутри тяжёлые оковы, когда его, наконец, перестанут постоянно наблюдать дюжина-две глаз. Представлял себе, что сделает то, что должен был согласно Кун, но только ради себя, отомстив за едва обретённую свободу и заберёт с собой того, кто мнит себя выше других. Его раздражали погонщики, не важно, чем они прикрывались: традициями, правом рождения или его проклятым даром, или же деньгами. Ему только хотелось дотянуться до них своими теневыми руками, которые не чувствовал, только изредка. в кошмарах, в последние дни. Или умереть, пытаясь, забрав с собой ту грошевую ценность, которую ставили за живых и их судьбы южане, не знающие истинной ценности существа, его потенциала и пути. Кун никогда ничего не выбрасывал впустую, и где это было жестоко к тому, кто сам, по собственной воле Кун не подходил, была сплошная польза обществу. Мёртвый мул не ведёт борозды.
[indent] После долгих и витиеватых приветственных разглагольствований и прогона колонны остроухих женщин и девочек по площади, призванных собрать на площадь как можно больше праздно гуляющих под чуть прояснившимися небесами или по-настоящему заинтересованных дельцов, из уст торговца прозвучало «кунари». Его дёрнули за ошейник сзади, кто-то из сменивших караванщиков наёмников, заставляя чуть поднять голову, и он на миг обнажил полупрозрачные, мелкие, но заострённые, как иглы, от недостатка применения в жизни без твёрдой еды, зубы, а потом сфокусировал взгляд на ком-то, уже значительно более живой, ища среди рыжемордых жертву. О да, ему хотелось, чтобы его купили. С каждой ставкой он выискивал глазами говорящего, и примерял на его живое лицо лик смерти, иссушенный и выпитый досуха. Реалистичность сценариев с гораздо более опытными и понимающими магию людьми его не интересовала, он отрешался от реальности, чтобы не делать ещё более опрометчивых глупостей сильно раньше срока.

[indent] Он находил всё более и более удобным и милым душе традиционный способ саирабазов бороться со всеми частями своего несовершенного существования, которые могли вызывать нежеланно яркие негативные эмоции и страдание, и абстрагировался. Молва обласкала одного из скованных, который даже сквозь свой опыт превращения из подающего надежды ума их общества в опасную особь находил мудрость и желание учить собратьев, как это делать. Тогда, правда, Саар уже не хотел ничего слышать от верных, тем более успевших выйти из тренировочных лагерей имекари прежде, чем их руки были связаны, а рты и глаза закрыты. Но в безвыходной ситуации советы были хорошие. Особенно чтобы перебить жажду крови и мести на месте, отогнать нежеланные мысли назад, чтобы их не выдало ничто.
[indent] Понимая или признавая знакомым одно на каждые десять слов, он только смутно представлял логику происходящего, склонял голову и продолжал скакать по редеющим откликающимся. Кто-то должен его был купить, неизвестно, зачем, для чудовищных варварских магических ритуалов или для работы, но те, кто из южан выглядел богаче и испорченнее, быстро отказывались от торгов, больше глядя на ждущие у лестницы колонны женщин. Это Саар понимал: его руки не были тренированы работать, выносливости хватало ровно на скорый марш по пересечённой местности, неся цепи, а глаза приходилось щурить даже недели спустя потери маски. Чего он не понимал - это как его в итоге сдёрнули и вручили одиночке, и что мир мгновенно забыл о нём. Людей вокруг было слишком много, и они продолжали торговать живым мясом, трясущимся на завывающем сквозняке. Оставался один вот этот человек.
[indent] Саар был недоволен. Он не выглядел как типичный враг. Чудовище, которому отказано в лице, в имени, в сострадании и других качествах цивилизованного общества, куда проще ненавидеть, чем просто разумное существо из плоти и крови, с доступными пониманию мотивами. Маски и закрытые рты защищали не столько саирабазов от осквернения, сколько страх других кунари перед магией - от собратьев их крови и веры, которые могли бы не только поднимать скованные руки по повелению своих стражей и творить разрушительное колдовство, но и объяснить и показать свои чувства в противном случае. На юге это называли человечностью, потому что юг состоял из людей, и не так похожих по их мнению, но всё равно знакомых и рыжекожих эльфов и гномов.
[indent] Человек - маг, конечно, судя по посоху при нём, обратился к погруженному в медитативное размышление косситу, который, даже будучи выше, всё равно находился с ним на одном уровне глаз, и тот замер. Нет, в Тевинтере активно использовали торговый язык, и он его знал достаточно, чтобы разобрать разговор, а не выхватывать отдельные слова. Но смысл всегда проходил сквозь кунлат, и, за месяц уже добровольного молчания переставший постоянно осмыслять чужую речь Саар попросту не мог настроиться, понять, что его спросили, и как и что они на это говорят. Сухие губы, иссиня тёмные под уже отмершей чешуйчатой коркой, разлепились; он напряг связки, и, как будто ему было неприятно, странно и излишне дёргая губами, чего не делают привычные к речи разумные создания, с голосом, слышным только на вибрирующих нижних нотах, прошелестел:
[indent] - Я слушаю.
[indent] И всё. Люди, может, наслаждались звучанием своих голосов и не всегда заботились о том, чтобы слушать и быть услышанными, он нет (хотя, помнится, ему нравилось с кем-то говорить). К тому же, Саар снова вещь. О, у него даже имени снова нет, есть только слово кунлата, которым клеймят всех подобных ему собратьев, а на юге его произносят, так уж повелось, немного иначе. Человек сообщит, если что нужно, а он сделает вид, что понял всё, даже если не понял половины. Обычно приказы всё равно заключались в том, чтобы куда-то плестись, изредка - кого-то уничтожить, погрузив в тёмный мир руки, когда на них на время размыкались ещё сильные ограничивающие оковы. Когда-то казалось, что их сила вечна, но даже скалы стачиваются ветром, песчинка за песчинкой, и живую магию закрыть в мёртвом магическом носителе навсегда сложно.
[indent] Эти оковы были другие, но ощущались знакомо. Взгляд исподлобья на покупателя сложно было назвать полным интереса. Пальцы одной из рук в наручнике с холодящей магией, касание которой к коже изнутри он уже и перестал ощущать, сжались и разжались. Никакой вибрации невидимых нитей, даже близко, не случилось. Жаль, но даже хорошо. Он мог бы попробовать прожечь оковы позже, когда будет один.

[indent] Языковой барьер следует считать преодолённым тогда, когда приходит понимание юмора, тропов и фразеологизмов. Что это такое Саар даже близко не знал, он философом никогда не был, но переспрашивать, почему это ему придётся затыкать уши, не стал, потому что считал знание незначительным, а ситуацию, в которую его мог поставить вопрос - глупой. Правда, потом не удержался. У него никогда не было имени, и теперь, когда весь мир считал, что оно ему нужно, от него требовался голос, пока не произошло чего-то, о чём он пожалеет больше впоследствии. Насчёт того, что он то думал тоже, но ничего не мог придумать, то ничего не думал вообще, потому что ему было слишком плохо, чтобы думать). Но слово, смутно знакомое по вражескому военному лексикону, ему не нравилось решительно.
[indent] — Уродливое слово.
[indent] Может, не уродливое, но только не звучащее правильно, подходяще или хоть как-то близко к тому, что он делал или чем был. Вспомнилось, как Хаврен быстро уцепилась за его оборвавшееся от нехватки дыхания и непривычки говорить прежнее название, и оно стало кличкой. Именем. По крайней мере, для них, для южан, для которых терминология и смысл именования кунари и их позиций в обществе не имели смысла. А он звание ходячей угрозы прекрасно доказал.
[indent] - Саар я есть. Она… — он заколебался, слово совершенно вылетело у него из головы, но путать подстановкой казавшегося ему схожим слова на кунлате он человека не стал: для тех саирабазы и арваарады были значительно отличны от собственных магов и… да как же их там! - так и называла.
[indent] Голодное отупение и желание сбежать от реальности отступало всякий раз, когда ему приходилось думать, о том, что действительно лежало позади этого пути. Говорить о Хаврен человеку, который купил его у торговцев жизнями, не хотелось, потому что только теперь он стал думать, что она почти наверняка мертва. Десять на двоих - да её на его глазах нашпиговали стрелами, как и его руку, которую он до сих пор не мог поднимать в плече выше, чем на треть, и плохо залеченные и не размятые после этого работой мускулы ныли каждый шторм.
[indent] Что-то было не так. Возможно, этот человек, хоть и маг, был не столь богат, чтобы жить в доме размером с бараки большого отряда, а, может, он просто не понимал в этих непонятно больших домах с едва не падающими ему на опущенную голову дверными проёмами. Зачем делать такие потолки, но такие низкие двери - Саар не понимал, глядя на побелку больше, чем на глазеющую на него женщину. Ему подумалось, что он не жил под крышей так давно, что даже забыл запах и скрип древесины и извёстки, которые царили в жилищах, а не землисто-засаленный дух палатки или же зябкие и сырые объятья только холодеющих ночей на земле. Даже для них, устойчивых и для ядовитой нательной краски, и для холода, и для жары.
[indent] - А это… - кажется, женщина и сама была удивлена и визиту, и чьей-то покупке, и подступила к приведшему его ближе, за спиной Саара понизив голос и глядя, как он оглядывается и не двигается с порога. Слова он почти не разобрал, отчасти по привычке не слушать, что его не касалось, предпочитая уединение в своих наблюдениях, благо, посмотреть было, на что, отчасти - от слабого владения разговорными языками юга. Это на кунлате, быть может, всю жизнь слушавший и читавший изречения Кослуна саирабаз мог даже запеть. Разобрал под конец лишь: - Настоящий-настоящий?
[indent] А он смотрел на такое количество занятого чем-то пространства и вещей, которого в жизни не видел, но больше всего коссита интересовали не люстры и канделябры, не тумбы, статуэтки и барахло, и даже не небольшой фонтанчик в квадратном бассейне в следующем помещении. Его интересовали ковры на стене. Ковёр. С голыми женщинами, обвивающими змеящееся и тёмное тело дракона. Он пытался осознать и не мог. Ну, просто…
[indent] Зачем.
[indent] Ковры кладут на холодный и скользкий пол, чтобы сделать помещение теплее, и то только в жилищах и серьёзных общественных местах, потому что для бараков и тренировочных залов подходят маты из тростника или бечёвки. На стену можно повесить стяги, но и те их ткани. А это что и зачем такое? Это считается красивым? Символичным? Полезным?
[indent] Потом они куда-то ушли, и таких ковров больше не было, и даже кувшинок по краям задорно фонтанчика, брызгающего влагой, от одной близости к которой хотело окунуться, умыться и подержать лицо под потоком. Было ещё больше вещей непонятного назначения и стойки с трофейными или, скорее, декоративными предметами вооружения. Но в этот раз ему нужно было отвечать на вопросы. Это было важно. Речь шла об оковах, потому что в них - по крайней мере, не отцепив цепь, но оставив зачарованные наручи и осточертевший ошейник - ни сесть за стол, ни обслужить себя - ничего он не смог бы сделать. И даже неловко иронизировать, что всего-то покусает, не стал, покосившись на прячущую любопытство эльфийку у одного из арочных проёмов.
[indent] — Я не буду нападать, - сказал он, вытянув руки с цепью из складок истрёпанного плаща, который ему дала Хаврен и который единственный спас его от какой-то тяжёлой болезни, от которой страдали всё пойманные рыжекожие, многие одетые кое-как, в пути. — Мои руки не знают оружия.
[indent] И магия ему, его единственное оружие, была ему недоступна. Идея устроить дебош и спровоцировать тем собственную смертт вообще теперь казалась крайне глупой. Не только потому, что, наверное, его сердце было всё ещё слишком мягким, чтобы вредить только по своему убеждению, а не потому, что его жизнь в опасности и в жилах воет жажда крови в ответ на боль и несправедливость. Желание сбежать даже пребывало в замешательстве. Час, как его купили, и его ещё не принудили ни к чему, чего он бы не хотел делать (хоть это было и не сложно). Такое существование было почти выносимо, как и всё время, что он понимал своё положение нежеланного, но оставленного при хозяйстве из чистой выгоды имекари, которым был для Кун и народа Пути.
[indent] Нет, он не хотел об этом думать.
[indent] Хозяйка дома посмотрела на саирабаза, посмотрела на его владельца, красиво кривя уголком губ, и сказала:
[indent] — Ладно. Дела не делаются на пустой желудок, а вы, уверена, только завтракали, — после чего хлопнула маленькими ладонями с короткими пальцами и длинными ногтями, с одним декоративным когтем из золота с аметистами на левой руке, и кивнула эльфийке, которая мигом поклонилась, придерживая юбку платья с фартуком, и исчезла в сторону иную, чем двинулись дальше они.
Весь дом казался миниатюрным и захламлённым деталями и вещами, которые Саар был просто неспособен воспринять, и пах колдовством.
[indent] Колдовство было в растениях в горшках, в людях, в стенах, в коврах на стенах… нет, правда, если людям холодно, если они тоже почитают драконов — голые женщины-то зачем? Эта мысль занимала его разум вплоть до момента, когда они оказались под монолитным прозрачным куполом, под которым, исключая дорожки, посыпанные розовым гранитным щебнем, раскидывался сад и в нём удушливо пахло влагой и цветами. Он даже перестал щупать три бледных и выпуклых шрама в левой руке: на предплечье у локтя, в бицепсе и непосредственно в плече, проминая вялыми пальцами одеревеневшие мускулы. Вот это — это было роскошью такой, как он её был способен понимать.

[indent] - Не понял, - ответил саирабаз, имея в виду слово "ирония" и пытаясь осознать происходящее. Он столько раз мечтал о моменте, когда с него снимут оковы и маску и прекратят его молчание сородичи. Да-да, те самые, которых он ещё и спас, когда их остальной бааресад разнесли. Так долго ждал, что, когда не дождался, всех убил, бежал, и попал в итоге в оковы снова, событие коснулось раны, которая попросту больше не могла чувствовать боль. Эти люди, враги, даже решили отобрать у него единственное средство - холодную ярость и ненависть, которая единственная давала ему почувствовать хоть что-то ещё кроме отупляющей усталости от безуспешной борьбы за свою жизнь. Ещё и женщина ушла, оставив ему такую заманчивую, но теперь кажущуюся совсем бессмысленной возможность удушить покупателя. Вместо этого Саар не поднимал головы, глядя на свои руки и медленно разминая пальцы.
[indent] - Что ждёт всех. Смерть.
Знай он язык лучше, хотя с Хаврен недостаток слов его не особо смущал — уточнил бы, что не всегда свобода и счастье в жизни ходили рука об руку. Наоборот — кто не принимает заведённый порядок и обещания быть хорошим и награждённым в нём, хочет свободы от общества, в котором вырос, всегда был несчастен, а находил мир для себя редко и, если верить наставникам, ещё и ненадолго. Так что гарантирована им была только смерть, утешитель и освободитель для всех.
[indent] Осыпавшаяся чёрными хлопьями из-под оков кожа, под которой оставалось чистое и блестящее влагой розовое мясо, тоже не приносила боли больше привычной, пока их не сняли. Теперь же только навязчивый и гадкий запах смерти заглушал яростное покалывание тысячи игл по запястьям и шее имевшей схожую полосу не облезшего ожога на горле. Это были не простые натёртые раны, Саар точно знал, что пытался прожечь оковы, даже не чувствуя и едва слыша голоса некогда очень навязчивых демонов, и это были результаты вынимающего его периодически из летаргии желания. Проклятый дар не был приятным попутчиком.
[indent] Что-то тяжёлое загустело в воздухе, стало сложнее дышать и думать. Саирабаз не колдовал осознанно, только пробовал коснуться мира за Завесой, двигая руками, скрючивая пальцы так, словно прочёсывал незримую массу чего-то вязкого. Так же проявилась его магия впервые: имекари дня два мучались вокруг него от головной боли и забывчивости, пока жрица не разобралась, в чём дело. Пальцы левой руки, прижатой по локоть к туловищу, потянулись сорвать с горла обугленную полоску кожи. Такими же чёрными были до сих пор зудящие точки на губах, за исключением красного шрама на надорванном стежке — с себя оковы так ему было не впервой снимать, но это было больно.
[indent] — Что ты хочешь? Чтобы я служил за свободу? — пожалуй, впервые обратился к своему хозяину парень, подняв глаза с рисунков на полу, которые не предвещали ничего хорошего. Неспроста же они оказались здесь, а не в саду под куполом, который ему так понравился.
[indent] Всё это, конечно, звучало лучше, чем что-либо, что ранее жизнь ему могла предложить. Одна проблема: Саар уже знал, что не знал что с ней делать. Если бы его не нашла храмовница, он бы на воле не прожил и нескольких дней, умер бы от холода и невозможности питаться.
[indent] Принесли еду, и, хотя обычно его тошнило от сочетания маслянистости и водянистости пищи, впервые за многие дни он мог нормально что-то поесть, кроме воды и щепоти хоть как-то размокшего хлеба. Ложкой Саар пренебрёг, взяв миску двумя руками и согнувшись над ней. две трети он выпил жадно, ни на что не отвлекаясь, сразу. Все сухари остались плавать на дне, размякая и впитывая остаток, он не стал даже пробовать их взять на язык. Облизывая губы, он всё ещё смотрел перед собой, сквозь миску и вообще реальность, а потом поднял глаза и коротко поблагодарил:
[indent] — Спасибо.
[indent] Давящее присутствие пропало и не возвращалось.

[indent] Саар не чувствовал голода, он то появлялся, всепоглощающий, несколько раз в день, то исчезал, но на вопрос у него сложилось понимание, что от него ожидают ещё, и он молча нырнул носом в суп, запрокинул голову и доел, дождавшись, пока ему с края миски съедет в рот последняя размокшая сухарина, после чего покачал головой.
[indent] Ему было неплохо знакомо это состояние. Мучительно не голодание на одной воде, мучителен переход. Они часто практиковали такие посты, дни и недели почти полного голодания на воде, чтобы отрешиться от телесных переживаний полностью и заняться познанием. Перед вылазкой тоже. Тело становилось лёгким как пух, и даже сны протекали быстро и беспамятно. Это были единственные тренировки с магией, которые дозволялись. К тому же, демоны переставали шептать умиротворённым настолько саирабазам, и разум даже не приходилось защищать, чтобы обратиться к внутренним границам восприятия. Арваарадам тоже было проще сконцентрироваться на  своих главных обязанностях, когда за угрозой на поводке не приходилось ухаживать постоянно. При достаточной тренировке, он даже последние месяцы, когда всё затянулось на очень долгий срок, не так ощущал страдание, как осознавал его последствия. Усталость накапливалась, силы не восстанавливались, раны не заживали, магия прожигала оковы сама по себе, потому что некому было направить. А так? С ним было всё нормально.
[indent] Именно поэтому он посмотрел на мага как на самое чокнутое существо на свете, ещё до того, как он пригласил крохотную старую женщину. Нет, он понимал слова. Саар даже был готов поклясться, что отдельное значение почти каждого вставало на место довольно быстро. Но смысл ускользал. Этот человек купил его. И он хотел его освободить, не получив толком ничего полезного? Помочь, не рассчитывая, что он поработает на него, проработает на него годы, десятилетия, всю свою жизнь? Этот человек был безумен, ему было некуда девать своё богатство, которым он покупал чужие жизни, чтобы они служили ему? Даже Кун не спасал и не кормил безнадёжных. А Кун утверждал, что приносит дисциплину, порядок и смысл даже в самые отвратительные качества их несовершенной сущности.
[indent] - Мне… я нормально, - сказал Саар. Он терпел присутствие целительницы, ощущая только свежее и ласковое касание её магии и ещё больше сжимаясь, как сел: клубком из скрученных вместе костей и мышц со странными углами, нехотя подчиняясь командам и изредка цокая языком и тихо шипя, когда ему не нравилось касание. Раздражённая до бесчувствия и лихорадочного жара кожа перестала болеть, сила, данная неведомым ему демоном, поселилась внутри, но Саар не мог радоваться таким простым мелочам, пока его мозг продолжал искать корни и мотивы. Он выпрямился и снова согнулся, проводил полным какого-то тяжёлого несформулированного чувства взглядом эльфийку, которая, мягко прошептав что-то хозяину, что он не разобрал, хоть и услышал, осталась за дверью, и произнёс:
[indent] — Не понимаю тебя, человек. Зачем. Назови цену сразу.