В часовне при Университете Вал Руайо так тихо, что слышно, кажется, любое движение пылинки в солнечных лучах.
Селина откладывает книгу и снимает маску, устало трет сначала глаза, потом переносицу.
Пусть освещение здесь и не слишком удачное, хотя она сидит под самым окном, но зато здесь до нее точно не доберется ни ректор, ни преподаватели, ни дворяне, которые могли бы поймать свою Императрицу и снова завести множество светских разговоров.
Своеобразный плюс, но весомый, особенно если ты являешься правителем страны и совершенно не можешь тратить на обучение даже лишнюю минуту, просто потому что этой минуты нет вовсе.
У нее этой минуты нет. Но есть час, который она тратит здесь на книги, до встречи с профессором. И слава Создателю, что об этом никто толком не знает, потому что она специально вырвала из своего расписания жалкий час, чтобы просто вдуматься в то, о чем она хочет поговорить с учёным мужем. В конце концов, за этот час никто не должен умереть.
И вот, именно в этот момент, так неудачно накатывает эта головная боль...
Селина морщится, тянется, доставая из подшитого к рукаву кармашка крохотную коробочку с мазью и неторопливо втирает ее в виски. Запах успокаивает, приносит облегчение, но теперь ее внимание привлекает другое.
- Кто здесь?
Она рефлекторно тянется к маске, но рука замирает на полпути, а потом отстраняется. Селина зачерпывает ещё чуть спасительной мази и лёгкими касаниями втирает ее в лоб.
- Садись, Мишель, - она кивает на одну из скамеек, что не заставлена и заложена ее книгами.
Облегчение от того, что это он, а не ректор или кто-то посторонний, кажется, слишком хорошо угадывается на ее лице. Ее Величество последний раз проводит пальцами по вискам и аккуратно возвращает лекарство на место.
Их отношения с Мишелем достаточно доверительны, чтобы она не надевала маску наедине с ним, как не надевает она ее наедине с Бриа или с фрейлинами. В конце концов, это крохотное допущение - и Бриа, и фрейлинам и даже Мишелю она доверяет безоговорочно. У них было немало возможностей убить ее, чтобы она считала это излишне вероятным. Если бы они хотели, они могли бы воплотить свои планы в жизнь уже давно.
А маска... Она была данью традициям, но данью неудобной и подчастую болезненной. Разумеется, мастера в Вал Руайо хвалились тем, что могут сделать маску невесомую, словно пушинка, но Селина прекрасно знала, что любая даже самая невесомая маска останется таковой только если не носить ее по десять-двенадцать часов в день, не снимая.
Нет, ей все же требовался отдых.
- Эту церковь не удалось бы взять и приступом, сэр Мишель, - она улыбается. - Здесь я в полной безопасности.
Разумеется, она нигде не в безопасности в Орлее, пока она императрица Орлея, но напоминать об этом бессмысленно, они оба и так знают об этом лучше других.

Селина почти уверена – если кто-то за пределами Орлея посмеет покуситься на Ее Императорское Величество, аристократия воспримет это почти что как личное оскорбление.
Пожалуй, они все или большинство из них готовы были Играть против нее до тех пор, пока в это не вмешивался кто-то другой. Сама по себе Игра была замешана на Орлее и все, что выходило за его рамки, отнимало самобытность, азарт этого процесса, лишало его самого главного.
- Думаю, за штурмом этой часовни я могла бы изучить с четверть местной библиотеки, - Селина улыбается неожиданно светло и отчасти даже весело. Общество Мишеля вселяет в нее крохотную крупицу расслабленности и беззаботности – ей так редко удается просто так посидеть в свете льющегося через витражи солнечного света, не спешить никуда, предаться книгам и изучению нового, ее особой страсти. К тому же, все, что было необходимо, она прочитала, а время, отведенное на молитву, скоро исчерпается. Впрочем, вознести молитву Селина тоже собиралась успеть, но ее обращения к Создателю всегда были довольно короткими, сдержанными и лишенными особого пыла.
- Может быть, желаешь чаю, мой рыцарь? – Она потянулась за неизменным чайничком, а потом, поставив его рядом с собой, поставила сначала перед собой, а потом и перед де Шевином тонкую, словно созданную из лепестков, чашечку.
Чай пах медом и луговыми цветами, пронзительно и сладко – Селина любила такой чай, приносящий ей ощущение легкости и бодрости. Он снимал головную боль не хуже мази, но хуже, чем прохладные и нежные пальцы Бриалы, что касались ее висков с искренней заботой.
- Я люблю такие минуты, когда можно просто посидеть в тишине. Это дает мне силы, чтобы снова надеть маску и выйти к своим подданным. Наверняка, ты тоже испытываешь облегчение, когда угроза моей жизни становится не так близка. Минута покоя в бесконечно, как сама жизнь, Игре.

Она сама никогда не вкладывала в это обращение что-то большее, чем было бы допустимо. Впрочем, при дворе, среди скорпионов и змей, было недопустимо и это.
Селина знала, видела, как он реагирует, понимала, что он чувствует, но, не останавливаясь, давила на эту мозоль снова и снова, пока обращение не стало просто словом, хотя бы на людях. Между ними не могло быть любви, и даже не потому, что ее сердце было отдано другой, а потому, что не было ничего более глупого, чем любовь Императрицы и телохранителя (впрочем, как и любовь Императрицы к служанке). Между ними не могло быть ничего из чувств, потому что они, не смотря ни на что, были функциями, а не людьми. Статусом, профессией, и только в самом конце - существами и плоти и крови.
К тому же, она попросту не хотела оставлять Мишелю эту мозоль - ради его, а, в первую очередь, ради собственного блага. Голая, обнаженная, как клинок, исполнительность, замешанная на верности и любви совсем иного толка, вот что ей было нужно, чтобы тот шаткий золотой механизм, что она собирала из Орлея, работал.
Ей нравился Мишель, она была благосклонна к нему (не в последнюю очередь потому, что он был отвратительным собеседником) и не собиралась скрывать это ни от него, ни от двора. И, единственное, что смущало Ее Величество в их общении было то, что она ему верила. Это был вопрос не доверия, но веры - определенной близости, при которой она позволяла Мишелю видеть свое лицо без маски и при которой хотела видеть ее собственное.
Защитник был дорог ее сердцу, и об этом она не желала ни думать, ни говорить - однажды допустив подобные мысли, дав им разрастись, она рисковала не только им и собой, она рисковала всей Империей. У Императрицы не должно было быть привязанностей, которые делали бы ее слишком уязвимой.
Селина держит чашку аккуратно, самыми кончиками пальцев, непререкаемо изящно, как и всегда.
От первого же глотка ей ощутимо становится легче.
- Я благодарна Создателю... и тебе в первую очередь, что сейчас я все ещё жива, - она отставляет чашку на блюдце и поднимается, отходя от скамей к статуе Андрасте, поднимая голову, чтобы всмотреться в лицо Невесты где-то там, наверху.
- Часть Орлея никогда не примет меня, сколько бы лет ни прошло, - она снова поворачивается к де Шевину, но голос Селины звучит с лёгкой улыбкой: так говорят о капризном, строптивом ребенке.
- Для них я все ещё та принцесса, что заняла трон бесправно, что приведет Империю к краху. Мой кузен, Гаспар, в ночных мечтаниях видит себя на троне Орлея. Наша борьба будет длиться до тех пор, пока один из нас не погибнет, а здоровью его можно позавидовать. И она, эта борьба, куда более глубокая и личная, чем просто вопрос власти и правления.
Селина замолкает, смотрит задумчиво на свечи, плачущие кровавым воском.
- Ещё не раз и не два я буду на волосок от смерти, и это почти так же естественно, как самая естественная смерть от старости.
Она улыбается.
- Прости, эта церковь настраивает меня на слишком лирический лад, мой рыцарь. Пожалуй, я прочитаю ещё главу и мы отправимся на встречу с профессором.
Селина делает шаг к скамейке.
В ногу Невесты Создателя, примерно на уровне ее собственных светлых волос, выбив каменную крошку, впивается арбалетный болт.

Все начиналось так хорошо, томительно хорошо - этот спокойный день в часовне, минутка и глоток свободы...
И все это ровно для того, что напомнить ей, забывшейся, кто она такая.
Ее Императорское Величество Селина Первая Орлесианская, Императрица этой, будь она трижды неладна, Империи, чье детище сейчас крошит в пыль статую в часовне ЕЕ Университета. Университе ЕЕ Империи.
Они двигаются легко и ладно, словно танцуют - Селина без слов угадывает, что именно хочет от нее Мишель, когда он оказывается рядом берет ее за руку - или, скорее, хватает.
- Наверху, за статуей слева!
Она, к чести своей, даже не сбивается с дыхания, но долго так продолжаться не может - они чудовищно, непоправимо хорошая цель сейчас, посреди зала этой проклятой часовни.
На то, чтобы перезарядить арбалет нужно не так уж много времени, но если их два - времени уходит чуть больше. Или чуть меньше, тут как посмотреть.
Селина беззвучно шевелит губами, считая, пока не слышит звук - звук, с которым арбалетный болт на полной скорости врезается в хорошие, дорогие сильверитовые доспехи. Слишком дорогие и слишком хорошие доспехи, которые делал ее личный мастер.
Ее Величество надеется, что это очень хороший мастер. Что он использовал очень хороший сильверит. А ещё думает, что если он был достаточно хорош, он получит от нее кошель полный золота прямо сегодня вечером. Или, может быть, завтра утром.
При условии, что Мишель выживет.
При условии, что она выживет.
Стрелку нужно время, чтобы перезарядить оружие - если у него не припасено третьего арбалета. Если припасено, то она рискует, но лучше рискнуть, полагаясь на его самоуверенность, чем быть мишенью посреди зала.
У нее нет времени проверить, как Мишель - к сожалению, в вопросе жизни и смерти, а особенно в вопросе будущего Орлея - не до сантиментов. Единственное, что она успевает подумать, это что надо было рвануть, Тень бы ее побрала, эту проклятую юбку.  А пока эта мысль бьётся в голове, Ее Величество отстраняется от чужой спины и, неожиданно ловко, потому что тело слишком хорошо помнит уроки леди Мантильон, откатывается туда, где ее может укрыть такой благоприятный угол поднимающейся к алтарю лестницы, закрытой от просмотра с балкона.
Туда, где ее защита не будет мешать ее чемпиону делать то, что он должен.
Только теперь она позволяет себе осознать, что происходит с Мишелем.

В Императриц не стреляют из арбалета.
Это было не аксиомой, скорее рекомендацией, но Селина знала - рекомендацией довольно живучей и действующей.
И в этом вопросе Орлей был довольно консервативен, иначе спрос на убийц и бардов в Империи упал бы слишком резко. Здесь почитали не убийство, как таковое - мало было подстрелить ее, к примеру, на официальном выступлении или во время охоты. Нет, сама традиция бардов подразумевала убийство, выполненное в рамках Игры - более изящное, чем функциональное, при условии, если оно все же выполнялось.
Селина не сразу поняла, откуда в ее голове эти мысли - мгновения, в которые она переводила дыхание, она потратила на то, чтобы оценить, жив ли ее Защитник.
Мишель де Шевин, хвала Создателю и Невесте Его, в чьей часовне они сейчас находились, был жив и, Ее Величеству хотелось в это верить, не ранен или ранен достаточно легко.
Это существенно повышало ее собственные шансы выжить.
Но мысль о традициях Орлея все же пробилась сквозь все прочие: ее не могли убить из арбалета, значит ее должны были...
Главная дверь часовни предательски не скрипнула, отворилась совершенно бесшумно, словно загодя смазанная кем-то хорошим маслом.
Убийца, а это был мужчина, был одет в традиционный для студентов Университета сдержанный наряд. Маска его не отражала никакой принадлежности - простая, бытовая, как холщовые штаны, вещица, в прорезях которой, она была уверена, светились внимательные глаза.
Это мог бы и правда быть студент, но Ее Величество была уверена, что студент Университета в разгар лекции не пришел бы в часовню, даже если бы нуждался в срочной молитве.
К тому же, в глаза ей бросалась такая незначительная деталь, как зажатые между пальцами метательные ножи. И кинжал на поясе - на зрение Селина не жаловалась.
Выругавшись едва слышно, она теснее вжалась в угол за лесенкой, подгребая к себе юбку, чтобы подол нельзя было увидеть со стороны двери. Время, которое убийца потратит, чтобы найти ее, играло им обоим на руку - Селина надеялась, что Мишель разберётся наверху достаточно быстро, чтобы успеть спуститься вниз. Но если он будет слишком занят, у нее тоже было в рукаве несколько козырей.
Или не только в рукаве.
Юбку она все же задрала весьма непристойно, почти до верха самой непристойности, или, вернее, до подвязок чулок, где искусно крепились к этим самым подвязкам аккуратные, небольшие ножны. Орлейсианское мастерство в некоторых вопросах не знало границ: Селина знала о шкатулках с секретами, кольцах с ядом, пудренницах с потайным дном, о сапожках, что выпускали острые лезвия, о сильверитовых шпильках для волос (у нее было несколько таких). И, разумеется, ножны, которые можно было крепить под платьем на бедро, голень или предплечье играли в культуре Орлея немалую роль - местные дамы никогда не хотели быть беззащитными цветками, только казаться.
Не то что бы это сильно уравнивало шансы, но делало ее увереннее - в этом углу, без дополнительного оружия она могла бы воспользоваться, разве что, тяжёлым канделябром на подставке.
Сжимая в каждой руке по рукоятке кинжала, она все же подняла голову, пытаясь понять, каковы успехи Мишеля.

Лучше бы это был ректор.
В конце концов, Генри Моррак - тот ещё жук, а Селины есть на уме как минимум пара кандидатов помоложе, более сговорчивых и подходящих, чем он.
Но дело не в этом - скорее в том, что Селина мучительно не хочет, когда все закончится, снимать эту полумаску с лица убийцы, потому что пока она его не видит - это абстрактный, безликий, пришедший за ней убийца, а не кто-то из тех, кого она хорошо знает и чьего предательства не ждала.
И он идёт к ней по проходу, неумолимо, как сама смерть, двигаясь так знакомо - сама она, при желании, могла бы так же даже в своей тяжёлой юбке.
Время стремительно убегает, а пока Селина пытается разгадать данную им с Мишелем загадку: кто?
От этого зависит, куда стоить бить ей, от этого зависит, куда стоит ударить Мишелю.
Кандидатов не так много и Селине кажется, что этот ответ она угадает даже во сне, но всегда есть шанс ошибиться. Пропустить мимо что-то важное, уничтожить убийцу и уже над телом осознать, что она не может назвать имени того, кто его послал.
Вот что было важно для нее в рамках игры и именно это она пытается понять сейчас, в те мгновения, пока Мишель целится из трофейного арбалета в ее судьбу.
Целится и...
- Вы пришли за мной, мой друг? - Она поднимается, выпрямляясь, расправляя плечи, гневная, как воительница, лишённая маски, с горящими голубыми глазами.
Этого достаточно, чтобы он не обратил внимания на Мишеля, этого достаточно, чтобы время сплелось в тугой клубок. Достаточно, чтобы он пропустил - едва-едва, арбалетный выстрел. Но даже арбалетный выстрел не может остановить барда, которому хорошо заплатили за смерть Ее Императорского Величества.
Но торчащий из плеча арбалетный болт его все же замедляет и толкает к скамейкам, давая Мишелю время спрыгнуть вниз.
Книги и тетради сейчас беспокоят Селину меньше всего.
Но убийца теперь меняет цель, она видит как бликует тусклый свет на лезвии вытащенного из ножен кинжала. И видит, как убийца бросается на ее защитника, а потому на всякий случай прикрывает ладонью рот, чтобы из него не вырвался совершенно лишний сейчас вскрик предупреждения.
Право же, Мишель не слепой и должен прекрасно видеть, что сейчас его будут настоятельно пытаться убить.
К тому же, она все ещё не знает, кто именно...
Так что будь что будет.

Селина отвечает ему коротким, очень замысловатым орлесианским ругательством, общий смысл которого сообщает об ее отношении к этому опозданию. От ругательства этого при дворе у многих вполне мог бы случиться обморок. Или нет – орлесианцы страдали благочестием чаще всего только на публику.
А у нее сейчас попросту не было сил сдерживаться.
Ее Величество знала, что Мишель победит – знала точно так же, как знала и несколько лет назад, перед тем турниром, что прочно связал их судьбы в единую нить. Но, все же, теперь она испытывала облегчение и, это трудно было сдержать, злость. И эмоции эти слишком хорошо читались на ее открытом, лишенном маски, лице.
Она подходит, по дороге отточенным движением убирая свое, так и не понадобившееся, оружие обратно в ножны (сэру Мишелю, она надеется, в этот момент хватает такта отвернуться, а если нет – это его личные трудности). Под ногами ее туфель хрустит дорогой, будь он проклят, антиванский фарфор, а подол по краю быстро темнеет от разлитого по полу чая.
Селина замирает рядом с убийцей – еще живым, потому что она, если быть честной перед собой, очень торопилась подойти к нему, пока он еще будет жив. На губах у мужчины пузырится кровь, но губы эти все равно кривятся в улыбке, а глаза следят за ней неотрывно и это раздражает так, что хочется сделать что угодно, лишь бы он больше не смотрел.
Что угодно, которое хочет Селина, противоречит Игре и кодексу шевалье, а потому она заставляет себя сначала глубоко вдохнуть и выдохнуть, а потом срывает с убийцы маску.
Маску, которую теперь, наконец-то, видит вблизи. А скорее даже чувствует под испачкавшей ее кровью то, что так долго искала взглядом – насмешку, издевательство, тонкие желобки, обозначающие на ней такой до боли знакомый узор…
И в этот момент ей совершенно безразлично его лицо – к счастью, не знакомое ей.
Звук, который издает в этот момент Ее Императорское Величество Селина Первая Орлесианская более всего напоминает сдержанный рык – самую грань ее потери контроля над собой и своими эмоциями.
Она обхватывает пальцами рукоять меча шевалье, еще теплую, дергает на себя в порыве не злости даже, ярости такой сильной, что могла бы выжечь пол Орлея.
Заботливо вбитый клинок не реагирует на ее действия и Селина, на мгновение прикрыв глаза, разжимает пальцы, отпуская оружие, которым только что попыталась воспользоваться.
- Добей его. Сейчас же. А потом притащи второго и сделай то же самое, если еще не сделал, - сейчас, когда она говорит, голос ее полон спокойствия и спокойствия настолько качественного, что оно даже не кажется наигранным.
До тех пор, пока собеседник не опустит взгляд вниз, чтобы увидеть в ее руке согнутую пополам металлическую маску.

Селина наблюдает за этим своеобразным "coup de grace" с выражением лица настолько невозмутимым, что при должном уровне фантазии можно решить, что она все же надела маску - не хватает только перламутра в тон платью, что уходил бы от висков в ее собранные волосы.
Кровь на жемчужном, простом (если считать это - простым) платье выглядит темными бусинами перезрелого винограда, но это смущает Селину меньше всего.
Она складывает руки, все ещё держа маску, кажется, забыв о ней на время и просто молча, сжав губы, смотрит, как ее Защитник тащит по полу женщину в такой же маске, что она только что сняла с другого убийцы.
Закономерную расплату для того, кто поднял руку на Ее Императорское Величество Селина тоже наблюдает молча. На ее обнажённом лице читается что-то, что густо замешано на скорби, но стоит ей поднять глаза, как это выражение проходит.
Императрица переступает через лужи крови, украсившие пол часовни, изящно приподнимая подол, которому уже и без того достаточно дурно, чтобы считать его загубленным окончательно.
А потом неторопливо, словно рядом не лежат два тела, она наливает себе чай - в последнюю из оставшихся целыми чашек. Предварительно стерев с ее бледного антиванского бочка каплю крови собственным рукавом.
Молча пьет - руки Императрицы в этот момент не дрожат, она спокойна, как может быть спокойна величественная золотая статуя.
И только после этого, отставив чашку и чайник на свободную скамейку, чистую от крови, Ее Величество надевает маску, убрав пол заколку выбившуюся прядь светлых волос.
- Время нашего уединения и правда вышло, сэр Мишель, - произносит она тоном, какой совершенно не даёт понять, что они стоят сейчас в луже крови над двумя мертвыми телами.
Снова аккуратно приподняв подол, она возвращается и склоняется, срывая маску с лица женщины, уже совершенно не глядя на лицо и не обращая внимания на пачкающую руки кровь.
Положив обе маски друг на друга на пол, Селина, все так же придерживая юбку, с силой бьёт по ним каблуком своей изящной туфельки, сплющивая в комок металла настолько, насколько позволяет его гибкость.
И только после этого отходит.
- Выкиньте эту гадость туда, где ее никто никогда не увидит, - произносит она уже по пути к дверям церкви, останавливаясь в луче падающего из окна света, чтобы разгладить уже весьма изгаженную юбку.
- Не будете ли вы так добры убрать эту скамейку с нашего пути? Мне необходимо уведомить ректора о необходимости вынести из часовни мусор и устроить генеральную уборку. И подышать свежим воздухом.