[indent] Тяжёлая железная дверь в страшную комнату захлопнулась с душераздирающим грохотом, но сразу после этого стало чуть легче дышать. Кажется, даже сломанный и представляющий из себя сплошь опухшее месиво из мягких тканей и хряща нос перестал так болеть и гореть. Только в горле от запаха крови и чего-то кислого, клекочущего внутри, оставалось тошно, не раскрыть рта.
[indent] — А теперь ты напишешь донос, — пнул его локтем в бок решала. — Давай, Тетрас, я знаю, что ты языком любую жопу первоклассно оближешь.
[indent] Ему было двадцать или около того. Только в двадцать борзые юнцы или достаточно тупы, чтобы умереть за чужие амбиции или идеи, поведясь на жажду славы, добычи или бабла, или слишком умные и самоуверенные на свою беду, чтобы пытаться натянуть столетиями работающую организацию в обход правил, думая, что никто ни разу до них не пробовал и не был столь гениален. В итоге они все заканчивали там. Неприкасаемый из Хартии останется на передавившей ему толстую гномью шею гарроте, наверное, пока тело не станет слишком вонять. Хотя, даже тогда, кто почует-то, пока сюда не притащат разъяснять за порядки новым провинившимся, в этот забытый всеми богами каменный мешок?
[indent] Пожалуй, решил Тетрас-младший, он ненавидел подземелья.
[indent] — Или тебе сначала целителя и платок? — насмешливо подначил его другой гном. Варрик отнял руку с ледяными пальцами от носа, растёр кровь поверх грязи на подушечках, и в нос пробормотал:
[indent] — Не нужно. Давайте покончим с этим.
[indent] Главное, говорил он себе, что не покончили с ним. Побои, унижение, десяток других ребят, гномов, людей, эльфов в деле — всё не важно. Его, как зачинщика авантюры, вообще оставили в живых лишь потому, что брат мог заплатить и старался восстановить имя опозоренной и изгнанной семьи. Или, наоборот, чтобы поглумиться и втереть в грязь. Мало было толков в кругу доброй родни про отца, когда обращали внимание вовне — всё было стократ тяжелее. Варрик уже решил, что заночует в трактире, а лечить себя пригласит отступницу, которую крышевали друзья друзей и которая знает цену молчанию. Будет чудом, конечно, если он через нос сможет когда-то нормально дышать, но, если что… просто пьяная драка. И арбалет без тетивы остался и сломался в ней же. И Бартранд никогда и ни за что не узнает, где его брат был и во что вляпался, потому что Бартранд его бы за это придушил сам. Ещё бы объяснил всё милосердием, а не собственной ужаленной гордостью. Это важные бородатые дядьки говорят, посмеиваясь и потрясая пальчиком, когда их бугаи приводят с допроса с пытками проштрафившимся, «утю-тю, на этот раз забудем, но больше — не балуй». На деле здесь никто не забывает ни одного твоего проступка и Варрик чуть не повторил провал своего приснопамятного папаши, но уже на поверхности.
[indent] Пожалуй, решил Тетрас-младший, он ненавидел и гномье общество в целом. После этого — точно.
Ему так хотелось плюнуть натекающей из носоглотки и клекочущую в горле кровь в холёную рожу. Но сплёвывал только на пол, в подобающих местах.
[indent] Несколько часов спустя, почти бессознательный по собственным ощущениям от выпитого для обезболивания, но как-то функционирующий Варрик сидит, засыпая, за столом в комнате в таверне. На носу щупает пластырь, пропитанный вонючей мазью. Нос дышит, хотя целительница, работающая под видом прачки в борделе, сказала, что ей не хватило сил и времени залечить хрящ и рубец, и, наверняка, след останется. На пальцах грязь, пахнущая не телом, а сажей — чернила, и в ней же лицо, свежевыбритое и не такое опухшее, которое, в задумчивости, Варрик не может перестать тереть.
[indent] Ощущение зримой тьмы, обступающей кругом, безнадёги и гнетущего одиночества только не уходит, а нарастает в силе, по мере того, как в глубокой ночи даже в харчевнях, где много и допоздна пьют, наступает власть тишины.
[indent] Обычно, в такие ночи и в таком состоянии Варрик пишет, чтобы успокоиться. И этот раз — не исключение, как бы он ни хотел выпить ещё и свалить себя на сутки в крепкий гномий бессознательный сон.
[indent] Перо странное. Даже не рука на нём, а оно само выводит на листах мрачную жуть. Откуда-то в голову забредает мысль, что это какой-то малый эльфийский артефакт, которым писари древней цивилизации писали незримые послания, возникающие перед глазами других, и ещё какую-нибудь муть. Это странно, думает Варрик, почему он ещё не послал, или, лучше, не отнёс лично диковину Ксенону Антиквару? Помимо того, что он теперь люто ненавидит подземелья и хотя бы месяц-другой хочет посидеть в уюте и тепле делая то, в чём он хорош и не получает таких… щелчков по носу.
[indent] Что-то тёплое течёт по щеке, вот-вот капнет на бумагу. Наверное, нос. Гном смахивает капли раз, смахивает два, смотрит на руки — да нет, никакой крови, только свежие чернила. Надо было, наверное делать гуще. Ему для того, чтобы разогнать мрак, хотя скоро будет светать, не хватает ни свечей, ни лампад, ни даже уличного фонаря. Всё в его глазах как будто укрыто тёмной едва прозрачной вуалью, а когда Варрик смотрит на лист — роняет, без пера и рук, на безобразное описание чёрного и безнадёжного мира капли чернил, и в их неровных краях на него осуждающе смотрят очертания лиц людей, которых он приговорил своей самонадеянной глупостью. Весь в отца.