Минувшей ночью Сибилле приснился муж.

Он безмятежно дремал на погребальном костре, а Сибилла рассыпала вокруг его ложа фиалки и вплетала цветки в короткие темные волосы. Веточку ландыша, оставшуюся на дне корзинки, она аккуратно вложила в сцепленные замком ладони, а после этого странного обряда тихий голос из ниоткуда настойчиво попросил ее не терять надежды.
Потом костер вспыхнул – очень ярко, так, что глаза заслезились - и Сибилла проснулась.

Это был один из немногих ярких кошмаров на ее памяти: благодатная сила, с юных лет отгораживающая ее от всяческих недобрых видений, теперь заняла позицию наблюдателя и не вмешивалась. Или вмешаться не могла – тут поди разберись, что хуже.

Караван продвигался медленно, но уверенно: даже тем, чьи раны еще толком не затянулись, дышалось свободнее и ходилось чуть бодрее вдали от оккупированного Вентуса. У каждого из этих несчастных были свои истории, из которых Сибилла сложила мрачную закономерность: каждый кого-то потерял, каждый чего-то лишился, лишь немногим было куда идти.
«Вам, госпожа целительница, так повезло, - сказала ей на днях благодарная женщина, пока Сибилла возилась с ее сыном – задело осколками от разлетевшегося вдребезги окна, прочищенные порезы все еще требовали внимания. – Что и сынок ваш, и сами вы целы. А все остальное наладится».
Обычно добрые слова не поднимали в Сибилле тревоги – ободряли, скорее, -  но из-за Вентуса что-то переменилось.

Сегодняшний день в пути выдался спокойным - не случилось осложнений у тяжелораненных, которым потребовалось бы ее немедленное присутствие, никто не выпал из телеги, никто из детей не крикнул «кунари!» потехи ради, - а потому Сибилла могла позволить себе промаяться в повозке с сыном. Они ехали вместе с другими женщинами, которым сложно было поспевать за караваном с детьми, но даже в таких обстоятельствах вокруг было тихо и хорошо: малыш сопел, пригревшись в ее руках, а Сибилла гладила его по голове. Можно было попробовать поспать, пока ее не позовут. Или провести ревизию и посчитать, сколько целебных снадобий у нее осталось – дело заведомо деморализующее, но важное. А можно…

«Выгляни наружу».

Сибилла вздрогнула.
Сонливость как рукой сняло. Дух доносил до нее свою волю отнюдь не впервые, но всякий раз подобные вторжения, случавшиеся в самые неожиданные моменты, заставали ее врасплох. 
У духа был женский голос, мягкий и тихий, как шелест хирургического лезвия по точильному ремню. В первый раз он попросил ее не отчаиваться, во второй – не бояться; потом он замолк на многие дни, ничем не выдавая своего присутствия.
И вот теперь опять.
«Зачем?» - спросила Сибилла в надежде, что ей ответят, но дух молчал. Он направлял, но никогда не настаивал: и все же, Сибилла думала, что уступает какую-то часть себя всякий раз, когда доверяется ему.

Бережно придерживая сына, Сибилла отодвинула полог, покрывавший повозку, и высунула голову. Причина переполоха на первый взгляд была неочевидна: путник о чем-то cпрашивал имперских конвоиров - сейчас таких интересующихся зевак да бездельников пруд пруди, мало им объявлений глашатаев архонта и тревожных слухов.
Но Сибилла пригляделась. И глазам своим не поверила.   

- Братец?..

Нет, это точно был он: несмотря на то, что они давно не виделись, Сибилла узнала бы родные черты даже в людском море. А еще эта резкая жестикуляция, Децим всегда так делал - не злился, просто темперамент такой.

- Остановите повозку, - спокойно попросила Сибилла возницу, чтобы не устраивать переполох. – Пешком пройдусь.
- Ребеночка, может, подержать вашего? – предложила одна из женщин. – Задремал почти.
У женщины было очень доброе лицо, но Сибилла отказалась. Почему-то.
- Все в порядке, - она улыбнулась, усаживая малыша в повязанный через плечо тканый шарф и выбираясь из повозки. – Ему лучше спится, когда его на ходу качаешь.

Стоило ей ступить на землю, как Сибилла решительно прибавила шагу. Сын, растряснутый, теперь уж точно спать не собирался, но и не хныкал - как мать Сибилла ощутила укол совести, однако ситуация требовала от нее действий. И ладно не решительных, но хоть каких-нибудь.

- Децим!

Сибилла выступила из-за спин бредущих рядом с повозками целителей и выживших, махнула рукой и позвала прямо на ходу:

- Децим, я здесь!

Стиснутый в объятии и готовый было расплакаться, сын поднял голову с ее груди и выглянул из переноски; однако стоило лишь ему встретиться глазами с Децимом, как малыш сразу же успокоился и радостно загулил. Сообразил, признал родную кровь, стало быть. Чтобы хоть как-то утихомирить хулигана, Сибилла мягко пощелкала пальцами у него перед носом: малыш тут же отвлекся и схватился за ее руку.

- Я цела, как и твой племянник, прошу, будь покоен. На нас все смотрят, - уверила Сибилла брата, обнадеживающе ему улыбнувшись. – Но… Ох, Создатель, как же я рада тебя видеть!

И впрямь, когда она видела его в последний раз? Два года назад, когда ее семья, побросав свои дела в Карастесе, приехала в Вентус на смотрины малыша? Утекшее с тех пор время казалось ей бесконечным: сегодня же эти славные воспоминания были бледным наследием той хлопотливой, но счастливой жизни, которой Сибилла лишилась в одночасье.
И все же, ей не приходилось давить из себя улыбки или вымученно изображать радость, ведь она была искренне рада встрече. За два года Децим как-то неуловимо изменился - возмужал и стал еще больше походить на отца. Это почему-то грело.

- Родители тебя сюда послали? Одного? – осторожно уточнила Сибилла, опустив все ненужное; она тревожно оглядела брата с ног до головы, мягко сжала предплечье, прежде чем выпустить его из объятий – так, словно все еще не могла поверить в то, что он настоящий. – Как, как они там? - Сибилла нахмурилась. - Верно, успели наслышаться всяких ужасов.
«Раз уж решились отправить тебя сюда».
Ей заведомо было стыдно: бедные мать и отец были уже не в том возрасте, чтобы спокойно переносить дурные вести. Именно поэтому в своих письмах домой Сибилла щадила сердца родителей, намеренно умалчивая о трудностях, с которыми ей пришлось столкнуться после того, как Тобиас уехал. И как теперь она объяснит им его отсутствие?..

Холодок пробежал по спине. Наверняка ей придется объясниться и перед братом. Децим всегда хорошо относился к Тобиасу, в своем отношении к ее выбору беря пример с доброжелательных родителей, но как бы братец не воспринял в штыки тот факт, что Сибилле пришлось выбираться из осажденного города одной.
- Мой муж… не здесь, - предвосхищая вопросы, Сибилла покачала головой. – Тобиас был в отъезде, когда это случилось. По работе. Вероятно, дорога домой заняла у него больше времени, чем предполагалось.

Слова брата почему-то задели Сибиллу: наверное, так реагирует любая жена, чьего мужа несправедливо обвиняют в неверности или в любом другом прегрешении. Ее брат был добр и почтителен, но вместе с тем – молод и скор в суждениях; в том, что Децим не знал всех деталей сложившейся ситуации, не было его вины, но Сибилла все равно отреагировала так, как вышло.

- Не спеши ты так с выводами, братец, - она смерила Децима строгим взглядом. Потом, будто устыдившись собственной резкости, лицо ее отчего-то приняло крайне усталый вид. – Он уехал… еще до того, как по городу поползли эти скверные слухи. Я не писала об этом, потому что не хотела тревожить отца - ты же сам знаешь, у него слабое сердце. И я прошу тебя, - Сибилла посмотрела на Децима в упор, - не гневи Создателя и не говори им об этом. Сохрани в тайне. Я придумаю, что им сказать, когда мы доберемся до Карастеса.

«Если так, то тебе придется солгать», - спокойно возвестил дух, напомнив о себе. Сибилла возблагодарила Андрасте за то, что не вздрогнула. Только крепче прижала к себе сына и побелела как полотно, но это легко можно было списать на усталость.
А еще Сибилла не могла сказать, чего в голосе духа было больше: подчеркнутого безразличия или все-таки немого осуждения?

Она не видела Тобиаса очень давно, это правда, но почему-то тоска напоминала о себе лишь в те моменты, когда Сибилла облекала ее в слова: вот как сейчас, например, когда пришлось объясняться с братом. Будто произнесенные вслух речи придавали прошедшим месяцам вес, делая их реальными, и груз этот весь разом ложился на ее плечи; Сибилла скучала, но в Вентусе у нее оставалось мало времени на невеселые мысли.
А сейчас отсутствие Тобиаса ощущалось особенно остро.

- Прости меня. Мне понятно твое негодование, но я уверяю тебя, что все совсем не так, - Сибилла бледно улыбнулась. – И я объяснюсь - у нас с тобой будет предостаточно времени на разговоры. Караван движется медленно, но он идет в Карастес: я настаиваю, чтобы ты шел вместе с нами, ведь смысла идти в Вентус тебе теперь нет. Да и никому нет, - Сибилла нахмурилась, оборачиваясь к веренице повозок и устало бредущих по дороге людей. – Город пал - и я сомневаюсь, что его удастся отбить в ближайшее время. Если только Создатель не сотворит чудо и не вымоет оттуда кунари прибрежными водами.

Сибилла подозревала, что братец не успокоится. Ему уже не пятнадцать – славное время, когда он заглядывал ей в рот, слушая истории об обучении в Круге. Тоска смертная, Сибилла бы ни за что не стала ворошить эти годы, но брату было интересно («полно прибедняться, мало ли, моя сестра – маг!»), а она так и не научилась ему отказывать.
Она его до сих пор берегла. Она берегла вообще всех вокруг, мало заботясь о собственных потребностях: Сибилла осознанно вычерчивала эту границу сначала как старшая дочь, потом – как целитель, еще позже – как жена и мать.
Но ее брат уже не был ребенком, это Сибилла тоже понимала: едва ли его удовлетворит скупой ответ в духе «ты зря тревожишься, у меня все прекрасно».
Вот ведь какие мы. Уже и путешествуем в одиночку.

- Возникли финансовые сложности, - нахмурилась Сибилла. Когда она нервничала, то всегда начинала выражаться слишком официально. Жаль, что ее сейчас не слышал преподаватель медицинской терминологии – сегодня она смогла бы воздать ему все почести. – Тобиас уехал с моего благословения, потому что нашел способ их разрешить. Не смотри так, - Сибилла ласково улыбнулась. – Я знаю, о чем ты думаешь. Все не так плохо.

У Сибиллы хорошо получалось делать вид, что все в порядке. Возможно, дело было в разнице в возрасте или в том, что она, как целитель, умела себя контролировать: даже когда ты знаешь, что пациента не излечить, ни в коем случае нельзя это отчаяние показывать. Твердокаменное спокойствие и надежда, вот что нужно людям в такие моменты.
Децим таким не был: глухое недовольство было выведено у него на лице размашистым каллиграфическим почерком, но его оно не портило. Сибилла знала, что все это – от большой любви и трепетной семейной заботы.

При воспоминаниях о семье ее немного замутило – из-за предстоящей встречи, маминых слез и отцовского «достаточно, ты никуда не поедешь». Она слышала это так же четко, как иной раз голос духа в своей голове.
Сибилла напомнила себе, что родители – хорошие люди и должны ее понять.
- Повторюсь, отец и мать не должны об этом знать, - напомнила она брату. – Прошу, пообещай.